Василий Быстров - Шатун

Синий кубик — моё начало начал. Хотя, нет, просто мир поделился для меня на то, что было до синего кубика и после него. Там, до, я был молодым перспективным специалистом, который с энтузиазмом поставил на кон собственную судьбу ради мечты. Родился, учился, выпустился, космическая программа, завербовался — банальная история молодого землянина. Ещё ненаписанный период своей биографии я мнил тогда самым увлекательным. А после кубика… Впрочем, всё не так однозначно. Уже за Рубиконом, но перед кубиком, тоже кое-что было и не было.

Всё началось с ничего. Пустота, наполненная мраком, очень тесная субстанция. Но на подобную пафосную метафору мой обратно умерщвлённый разум тогда не был способен. Я выдумал её прямо сейчас. Пустоту сменил бесконечный холод и огонь, гуляющий под кожей. Потом возник яркий свет. В общем, само пробуждение я помню весьма смутно, но оно вполне могло выглядеть следующим образом.

Я едва понимаю, что снова жив, и что не жил очень долго. Ужас… Он меня переполняет. В анабиозе не было времени, не было пространства, попросту не было меня. И потому, обманутый, страх мстит мне сейчас. Моё тело ломит и бьёт озноб, но задубевшие мышцы ещё не способны нормально сокращаться. С меня парит, но этот пар струится вниз, стелется по столешнице, на которую меня положили. Это кажется ненормальным, но ещё не соображу почему. Пока это всё, что могу разглядеть, голова ещё не двигается. Я периодически отключаюсь. Не знаю, на сколько. Чёрт возьми! Как будто не выспался за эти годы.

Опять очнулся. Всё ещё холодно. Но с каждым пробуждением в голове размораживаются и былые знания. И я уже знаю почему. Температуру подымают медленно, иначе смерть. Это как при декомпрессии, моё окоченевшее тело подводят к норме очень плавно, чтобы не угробить термальным шоком. Холодно. Чертовски холодно. А по венам гуляет жгучий физраствор. Трясти начинает сильнее. Зато уже могу немного двигать руками и головой. Тело оттаивает, и я инстинктивно скрючиваюсь в позу «мама, роди меня обратно». И снова отрубаюсь.

Примерно так и было. Отчётливо всё я помню уже в медблоке, когда очередной раз очнувшись, обнаружил себя в полусидячем положении в кресле перед столом. На меня накинули халат. Примитивная распашонка, но я был рад и ей, хоть какая-то одежда, пусть и не особо согревает. Ещё знобит и отвратительно в желудке — жутко тошнит, но нечем, он пуст. Тогда-то я и увидел синий кубик. Он стоял на столе первым прямо у меня перед носом, а за ним ещё три — красный, зелёный и жёлтый.

— Начните сборку с синего кубика.

Женский голосок, прощебетал приятно, но… уж не знаю почему, но хоть как сладкозвучно они поют, а железяку я чую сразу. Есть у ИИ какой-то механический холодок в интонациях. Хоть бы кто живой пришел. Или я первый?! Пялюсь на кубики. Хотят знать, не все ли мозги у меня вымерзли? Попытался что-то произнести, но не смог. А сказать очень хочется какой-нибудь эвфемизм по поводу и просто так. Чуток похрипев, тянусь к чёртовым кубикам. Жаль, они не детские с буквами, а то бы выложил слово, характеризующее моё текущее состояние. Кубики по габаритам одинаковые, различия только по цвету. Было бы их семь… впрочем, последовательность очевидна. Выставляю в ряд слева направо синий, зелёный, желтый и красный. Тут же на стол манипулятор подкидывает ещё два кубика — белый и чёрный. Они издеваются?! Ладно. Ставлю чёрный перед синим, в начале цепочки, а белый за красным, в её конце. Как правильно, я понятия не имел и сейчас не имею, но по мне должно быть так. Манипулятор добавляет ещё серию кубиков. На этот раз снова цветных, но с разной яркостью оттенков. Всего восемь штук, соответственно тёмно синий, голубой и т. д. Я выставляю из них ещё два ряда, один из тёмных условно под исходным первым, ближе к себе, а из светлых над ним. Что дальше? Кубик Рубика? Или уж сразу собрать на коленке термоядерный реактор? Снова смотрю на кубики и, подумав ещё немного, переношу чёрный кубик вниз, а белый вверх.

— Спасибо, тест окончен. Готовы пройти голосовую идентификацию?

И снова попытка ругнуться провалилась. Похрипывая «дырочкой в правом боку», наблюдаю, как манипулятор выкладывает на стол безупречно сложенную стопку одежды. Тупая машина. Кто ещё может оказаться на борту, кроме экипажа? Все пассажиры посчитаны, промаркированы, упакованы и складированы строго по разнарядке. Впрочем, пытаться сообщить эту мысль бортовому компьютеру бессмысленно. Остаётся только помянуть про себя проектировавших корабль инженеров со всеми их многочисленными родственничками. Снова выдавив из себя лишь хрипы, я жестом мучимого от жажды страдальца показал на рот. Тут же подоспела железяка с каким-то ингалятором.

— Пожалуйста, откройте рот.

С обречённостью пациента стоматолога повинуюсь. Ох, и редкостная же гадость, обильно приправленная ментолом. Ненавижу мяту! Но, штука всё-таки действенная — голос пробился, хотя и осипший.

— Пожалуйста, назовите себя для протокола.

— Пермин Виктор, волонтёр, специализация — терраформинг, техник вспомогательной аппаратуры четвёртого класса. Идентификационный номер…

— Достаточно, спасибо.

— О! А я думал уже дойдёт до сканирования сетчатки и дактилоскопирования, а то и сверки ДНК, — ворчу я, натягивая на себя бельё.

— Простите, это стандартные требования, необходимо убедиться в вашей вменяемости. Длительный анабиоз, к сожалению, в малом проценте случаев приводит к необратимым изменениям мозга.

Или что-то вроде этого. Машины всегда так делают — говорят банальные вещи. Ну, мой мозг вроде бы оказался в порядке.

Спрашиваю:

— Где остальные?

— Большая часть команды ещё в капсулах.

— Ещё в заморозке? Но кто-то уже проснулся. Где они?

— Сожалею, но они предпочли уйти.

— Куда уйти? Мы разве уже приземлились? По протоколу минимум половина команды должна быть поднята ещё до прибытия.

— Нет, корабль ещё в глубоком космосе.

— Тогда куда к чертям собачьим кроме этого космоса они могли уйти?!

Машина тактично молчит, а в моей башке начинает с треском продираться к выходу мысль, всё объясняющая.

— Сколько? — еле выдавил я из себя, понимая, что та недавняя паника, это всего лишь «ласковая прелюдия».

— Пятьдесят семь лет и три месяца, — хладнокровно объявила приговор машина.

Дни, часы и минуты я уже не расслышал — завис. Не знаю, насколько. Когда очухался, поймал себя на том, что неосознанно дёргаю туда-сюда молнию своей робы. Дурацкая привычка! Да и расклад дурацкий! Анабиоз всё ещё экспериментальная технология и, конечно же, каждый из волонтёров осознано шел на риск — можно было не проснуться вовсе. У очень малого количества испытуемых во время отходников после стазиса отказывали органы, причём, чаще мозг.