Адам Вишневский-Снерг - Оазис (сборник)

Линда позволила мне уговаривать себя и даже принимала все мои аргументы с неподдельным сочувствием. Но мне пришлось разговаривать с ней так, будто она с самого рождения была слепой. Поэтому, практически все время — как и Блеклый Джек на берегу Вота Нуфо — я обращался к притчам, сравнениям и метафорам, чтобы пробить разделяющий нас барьер непонимания. Эти тщательно подбираемые сравнения, что подтверждают примеры, взятые из древнейшей истории, давали единственную возможность сообщить кому-либо о приблизительной картине невидимой для обучающегося стороны мира.

А в самом конце этой теоретической муки, в самый неожиданный момент, когда мне уже казалось, что я почти что достиг своей цели — Линда внезапно расплакалась. Она закрыла лицо руками и в ответ на всю мою длиннючую лекцию изменившимся от рыданий голосом прошептала всего лишь несколько слов:

— Карлос, — сглотнула она слюну, — я тебе верю. Разве я сидела бы с тобой, сейчас, если бы тебя не любила?

"Верю". Я глядел вдаль, по ходу Сороковой Улицы, на макеты Уджиофорте, Стены и окна вокруг нас блестели в алых лучах закатного солнца. После двух часов напрасной болтовни меж нами осталось и продолжало звенеть в тишине одно только это слово: "верю". Я крутил его про себя во все стороны, не доверяя ему, как будто слышал нечто подобное впервые в жизни.

И вдруг — с трогательным волнением, заставившим меня закрыть глаза до меня дошло, что это я слеп. Верю! Вместе с этим простым словом она даввала мне все: любовь, надежду и смысл существования! А я, идиот, еще требовал от нее понимания и пытался выдавить нечто, которое здесь, на съемочной площадке — в мире иллюзий и скомканных мнимых ценностей — никогда никакого значения не имело.

Еще раз я сел вместе с Линдой в краденую машину. По автостраде, ведущей вдоль западного берега Вота Нуфо, мы на полной скорости направились в Пиал Эдин. Плоская, окруженная садами верхушка Солнечной Горы уже погрузилась в темноту. Здесь, на закате, Блеклый Джек должен был собрать своих учеников. Я хотел предупредить его о возможных результатах заговора священников и книжников.

По дороге мне вспомнились слова проповедника: "Это касается тех, кому указано", произнесенные в таборе манекенов, когда он говорил о верности. Тогда мне показалось, что они звучат многозначно. Теперь же я знал, что он имел в виду. Линда была указана, но чувством, а не штемпельком, отпечатанным на бумажке.

— Что слышно у Йоренов? — спросил я у Линды, когда мы въехали в зону прибрежных декораций.

— Ну, ты же знаешь, как у них всегда: Том проецирует слайды, а Долли лежит на софе и стонет, что сегодня уже не успеет убрать, хотя этот вечный бардак в конце концов ее когда-то доведет до могилы. Ничего, как-то справляются. Но, вообще-то, им уже осточертела их монотонная жизнь, и потому они собирают деньги на путешествие за рубеж.

— А ты бы поехала посмотреть на дальние страны?

— С огромным удовольствием. Но только с тобой.

Я обнял ее свободной рукой и прижал к себе. Впервые за все эти четыре дня я почувствовал себя счастливым.

— Сегодня у нас четверг? — спросил я.

Линда кивнула. Я уже хотел было сказать, что если ей так хочется, то завтра мы вместе уедем куда-нибудь далеко-далеко, где никто не знает о существовании Карлоса-убийцы. Но буквально в последний момент меня посетила мысль, чтобы подождать с этой великолепной идеей до утра.

— Ты помнишь ночь с воскресенья на понедельник? — неожиданно спросила Линда после довольно долгого молчания.

— Ты имеешь в виду ночь, что предшествовала скандалу в Темале?

— Да.

— Странно, но практически все, что происходило до той ночи, в моей памяти покрыто как бы туманом. Мне помнится, что где-то часа в три ночи мы танцевали в кафе "Глаз Циклона".

— А потом мы поднялись в бистро наверху, где Блеклый Джек проповедовал глухонемым и хиппи. Впрочем, там было много разных слушателей. Он еще спорил со своими идейными противниками. Какой-то священник грозил ему адским пламенем за провозглашаемые ереси, на что тот заявил, что если бы только пожелал, то разрушил бы храм и отстроил бы его в три дня.

— Вот этого уже не помню.

— Но ведь ты и пьяным не был, потому что денег нам хватило только лишь на входные билеты. А уже в начале пятого, когда мы шли пешком на метро, ты всю дорогу подсмеивался над Блеклым Джеком, требуя, чтобы тот признался, где находится его киностудия, и чтобы он — если и вправду является Режиссером мира — дал тебе в своем фильме роль какого-нибудь преступника. Ты доставал его до самой станции "Кройвен-Центральная". Знаешь, Карлос, я вспоминаю эту ночь потому...

— Погоди, погоди, — перебил я ее, остановив машину возле тропки, ведущей через фальшивые сады к Солнечной Горе. — И что же он мне тогда ответил?

— Он сказал так: "Возвращайся в Таведу, Там ты найдешь и свою роль, и мою съемочную площадку".

У горы был пологий склон. От вершины до автострады было несколько сотен метров. По дороге Линда сошла с тропки и села на лавочке под стеной какого-то дома, мимо которого мы как раз проходили. Когда она сняла туфли, чтобы наклеить новый пластырь на раненую ногу, до нас донесся голос Блеклого Джека:

— Близится час мой.

Голос доносился из открытого окна деревянного гаража, стоявшего чуть ниже по склону, буквально напротив нас, и прикрытого редкой растительностью. Забитое старой рухлядью помещение освещалось грязной лампочкой, подвешенной на голом проводе под дырявой крышей. На лысых покрышках, пустых канистрах и кирпичах, расставленных вокруг покрытого пятнами смазки ящика, вместе с пророком сидели двенадцать его апостолов. Все тянулись к этому центральному ящику, заставленному тарелками с какой-то едой и винными бутылками. Сегодня учитель был одет иначе — так же прилично и чисто, как и его ученики. На нем были новые брюки, стянутые в бедрах широким поясом с большой серебряной пряжкой, и рубашка с оригинальной вышивкой.

Некоторое время пирующие молча ели, а мы — как будто загипнотизированные — приглядывались к ним. Весь склон горы был залит снежным сиянием полной луны, шар которой поднимался над Уза Не Хуто, начиная свое путешествие по темносинему куполу неба.

— Воистину говорю вам, что один из вас предаст меня.

— Я ли это?

Блеклый Джек молчал.

— А может я?

— Опустивший со мною руку в блюдо выдаст меня.

— Не я ли это, учитель?

— Ты сказал.

Все глядели на него, а Блеклый Джек, взяв в руки хлеб, ломал его на куски и раздавал, а затем, взяв в руки бокал с вином, подавал ученикам со словами:

— Ешьте и пейте. Хлеб этот — тело мое, которое отдаю за вас здесь, а чаша эта — кровь моя Нового Завета, изливаемая за вас. Пускай же плоть и кровь дела моего останутся с вами на все дни вплоть до конца света.