Михаил Анчаров - Сода-солнце. Повести

Главное - это чистить в своей душе авгиевы конюшни.

Он нервно засмеялся.

- Тебе не кажется, что речь здесь идет о чем-то большем, чем достижение взаимопонимания? - спросил он.

- Больше здесь ничего нет. Не так мало, а? - сказал я. - Что ты имеешь в виду?

- Милочка моя, - сказал он, - речь идет о власти над миром. Вот так-так…

- Тю-ю… - сказал я, а больше ничего не мог сказать.

Он подумал.

- Я всегда знал, что ты в общем недалекий человек, - сказал он.

- Я тоже, - сказал я. - Но меня это устраивает. А как ты себе представляешь власть над миром и что вообще это означает?.. И вообще на кой черт она нам нужна?

- Ладно, последний раз тебе предлагаю, - сказал он

- Что предлагаешь? Власть над миром?

- Да.

Тут я засмеялся.

- Весь мир, да? И чтобы у нас над ним власть?.. Ну ладно, давай. Как ты себе это представляешь? Он задумчиво почесал нос.

- Записывать то, что есть в нас, неинтересно, - сказал он. - Тут ты прав. Мы не дети. Накопился всякий мусор обид и прочего в том же роде. Интересно будущее. А это надо вообразить. Если записать то, что я воображаю… или ты, - добавил он, подумав, - свои идеалы… как, например, я себе представляю хорошую жизнь… на самом деле… то есть все потаенные желания, все вожделения, вообще все - понимаешь?

- Ну-ну… - жадно сказал я. - Продолжай.

- А-а, - протянул он, - и тебя заело?

- Заело, - сказал я.

- Так вот. Можно будет навязать свой вариант жизни всему остальному человечеству… Больше того… Заставить его хотеть жить как мне угодно. Им будет казаться, что это добровольно.

- Ну-ну…

- Что «ну-ну»?

- А как ты это сделаешь?

- Чепуха, - сказал он. - Запускаем несколько спутников и с них ретранслируем поле на весь земной шарик.

Он так и сказал: «шарик». А я вспомнил, как мы два часа шли до бензоколонки по хрустящему снегу и какая была огромная земля на закате, а ведь всего было шесть километров. И казалось, что земля плоская, как до Магеллана, и как это было приятно.

- Представляю, - сказал я.

- Да, - сказал он. - Вот так.

И отошел к окну.

А за окном под снежком бежали люди. Власть-то была у них. А теперь, стало быть, власть будет у нас. Я никогда не задумывался над тем, люблю ли я людей. Не то чтобы кого-нибудь отдельно, а всех скопом. А сейчас вдруг понял: люблю. Я теперь могу сделать так, чтобы они все ко мне хорошо относились. Я теперь буду встречать одни улыбки, и все меня будут любить, прямо-таки обожать, и будут счастливы оттого, что любят меня больше всех. Я тогда и работать, наверно, перестану, а буду только ходить по гостям, сопьюсь, наверно, а?

- Чудовищно, - сказал я.

- Почему? - сказал он. - Им же будет казаться, что это добровольно… А раз добровольно, следовательно, и они будут счастливы… Знаешь что?..

- Что?

- Можно будет даже не запускать спутников, а воспользоваться уже летающими… Их сейчас до черта летает… На первый случай… А потом они сами будут их запускать, добровольно. Представляешь?

- Нет, - сказал я.

- Какого черта?! Ты смеешься надо мной? Скажи прямо?

- Нет, - сказал я. - Просто не представляю, какие такие у тебя идеалы, чтобы из-за них стоило хлопотать.

- А ты вполне счастлив? - спросил он.

- А как же насчет взаимопонимания всех? - спросил я.

- Значит, нет. А хочешь счастья?

- Каждый хочет.

- Можешь попробовать.

- То есть?

- Сейчас, - сказал он.

Мне это не приходило в голову.

- А кто будет пробовать? - спросил я.

- Да… это вопрос…. Тот, кто попробует первый, вставит другого… ну и так далее…

- Чушь какая, - сказал я. - Ну, бросим жребий.

- Нет… - сказал он. - Жребию я бы не подчинился… Это дело слепое.

Я подумал: куда девалась его робость, его вежливость, его почтительность? Ведь когда он появился, у него вид был такой: ешь меня с маслом, и все тут, благоговею, и все дела. Посмотрели бы на него сейчас те, которые верили в его ангельские качества.

- Тогда не знаю, - сказал я.

Он весь дрожал. Рот у него всегда был маленький и женственный. Теперь он его стиснул так, что рот у него стал похож на куриную гузку.

- Есть способ, - сказал он.

- Какой?

- Борьба.

- Ты способен на то, чтобы драться со мной? - спросил я с интересом.

- Да.

Он вытащил пистолет и направил на меня. «Интересно, откуда у него оружие?» - подумал я. Он почти касался панели с пусковыми кнопками.

- Болван ты, - сказал я. - Отойди от панели. Хочешь пробовать, пробуй на мне, черт с тобой.

- Ты правду говоришь? - спросил он и взвел курок. - Я же могу проверить.

- Проверяй, пожалуйста, - я пожал плечами. Соображать надо было быстро. Но на улице был снежок и шли люди. Теплые, мягкие парни девушки. и все со своими собственными желаниями. Я как подумал что этот подонок может сделать с девушками… Или со старухами. Он всегда не любил старух. Он же их просто уничтожит. Когда старушка од на идет по улице, мне плакать хочется. Я маму вспоминаю.

- Не трусь, - сказал он голосом сильного человека. - Я тебя не трону. Ты правда согласен?

- Правда.

И тут я понял. Вспомнил, кого он мне напоминает. Не удивительно, что я не сразу догадался. Мы разбаловались, отвыкли, пропал иммунитет. Привязали тип к признакам быта, к канарейкам, устарелой мебели. Мещанин. Вот кого он мне напоминает. Озверелого мещанина. Резерв фашизма. Самый загадочный феномен предыдущей исторической эпохи, последний социально исторический тип. С исчезновением классов можно уже говорить только о типе психологическом. И я подумал: «Интересно, черт возьми, а что, если попробовать?»

- Попробуем, - сказал я.

- Смотри, без дураков.

- Дураков нет, - сказал я. - Я вступаю с тобой в коалицию. Тебе всегда будет нужен смышленый помощник.

Он не сразу заговорил, сначала помолчал.

- Теперь верю, - сказал он.

- Господи, почему? - спросил я.

- Я вижу у тебя реальный интерес. Возможность уцелеть заставляет тебя согласиться на ограничение твоих вожделений.

- Да, на ограничение, - сказал я.

- Не горюй, - доброжелательно и презрительно сказал он. - И потому это все временно. Для меня это только начало. Потом я улечу, и ты останешься хозяином земли. Ну, конечно, с подчинением центральной планете, которую я выберу в солнечной системе. А потом в галактике. Земля, конечно, провинция, но еще Юлий Цезарь сказал: лучше быть первым в деревне, чем вторым в городе. Так что не огорчайся.

- Юлий Цезарь был мещанином, - сказал я.

- Какая разница? - сказал он.

- А где гарантия, что ты меня разбудишь? - спросил я.

- Чудак! Мне необходим толковый помощник.

- Черт возьми, - сказал я, - теперь верю. Тоже вижу твой реальный интерес.

- Ну вот ты наконец-то понял. Слушай меня всегда. Я научу тебя жить.

«Откуда у него эта лексика? - подумал я. - Лет. Я не могу отказаться от этого случая. Представляется неповторимый случай узреть идеалы мещанина не снаружи, а изнутри. Именно идеалы. Не канареек, которых боялись в прошлом, не низкопоклонство перед барахлом, а свободу воли мещанина».