Михаил Анчаров - Сода-солнце. Повести

- Добро, - сказал я. - Спущусь в подвал. Включу общий рубильник. А ты следи за приборами. 0н поднял пистолет.

- Не дури.

- У бездарного человека сомнение выражается в недоверии, - сказал я. - Господи, с тобой невозможно работать.

- Я тебе это припомню, - прошипел он.

- Энергия нам понадобится вся, телефоны отключены, оружие и ключи у тебя. Какие тебе еще нужны гарантии?

- Ну иди…

- Боишься, - сказал я. - Эх, ты!.. А еще хочешь управлять галактикой.

- Пошел вон… а то я передумаю, - сказал он. - И убью тебя… э-э… не отходя от кассы.

- Осваиваешь идиомы, трусишка, - сказал я и пошел прочь.

И мне пришло в голову, что только большой трус может мечтать о власти над миром. Так как только она может дать ему иллюзию безопасности - так он надеется, и жаль, очень жаль, что не сохранились энцефалограммы великих тиранов. Трусу необходимо попытаться завоевать мир, он не может позволить себе роскошь отказаться от этого, он же должен себя обеспечить.

И я тогда подумал: ну нет, я от этого отказаться не могу. Узнать подлинные идеалы мещанина, без вранья, на самом деле, без игры в сверхчеловека, в сильную личность, без павлиньих перьев, без игры в цинизм, узнать, так сказать, без нижнего белья, голенького, побывать в подсознании - ну нет, от такого путешествия я бы не смог отказаться. Чересчур важные сообщения я мог принести людям. А риск? Пусть будет риск. Путешествовать необходимо, жизнь сохранить не обязательно, сказал Магеллан. Меня душила ярость.

Я спустился в подвал.

Конечно, все четверо пришли, как и грозились. Господи, какое счастье, что они нарушили мой приказ не приходить!

Они все четверо сидели на большой трубе воздушного охлаждения.

- Опыт удался, - сказал я им. - Действительно, можно заглядывать друг другу в душу. Ребята, вы молодцы, что пришли. Я пень. В общем опыт удался.

- Последний, я надеюсь? - спросила она.

- Предпоследний, - сказал я. - Двери все заперты, а ключи у него. Телефоны мы с ним отключили сами, чтобы нам не мешали, но дело в том, что у него оружие. Вы были правы, ребята. Это подонок.

- Так, - сказала она.

Парни быстро соскочили на пол и смотрели на нее. Курчавый взял лом.

- Отставить, - сказал я. - Мне надо провести последний эксперимент. Объяснять некогда. Дело касается его идеалов. Я должен знать. А вдруг что-нибудь полезное?

- Каких идеалов? - сказала она. - Вы все с ума посходили… Один потерял любовь в прошлом, другой в будущем, а третий пробует на себе отраву-хочет узнать идеалы подонка… Фантазеры несчастные!..

- Ребята, - сказал я троим, - если бы у вас был выбор: спасти себя или ее, что бы вы сделали?

Все трое кивнули.

- Ясно… Теперь вы видите? - сказал я ей.

- Я очень боюсь за вас, Алеша, - сказала она.

- Девочка, все будет хорошо, - сказал я.

Она резко подняла руку.

Я сразу понял. По лестнице шелестели шаги. Легкие, как будто бежала крыса. Потом все стихло. Потом завертелась ручка двери.

- Отвори… - сказал он из-за двери.

- Слушай, подонок, - сказал я, - иди наверх и жди меня там. Если еще раз придешь-все отменяется. Ты меня понял?

- Я буду стрелять, - сказал он.

- Лапочка, - сказал я нежно, - тебе же тогда конец. Кроме меня, никто не согласится на этот опыт, а времени у тебя до утра. Утром придут люди.

- Согласится… - неуверенно сказал он.

- Оставим глупости, - сказал я. - Мне надоело. Я иду к двери. Стреляй, сволочь. Ну!

- Ладно. Я подожду еще, - сказал он. - Только поскорей, не копайся… А почему у тебя голос дрожит?

- У меня колебания… Я борюсь с собой, - сказал я, зажимая рот курчавому и пытаясь вырвать у него железный лом.

- Ага, - сказал он. - Теперь верю. И стал подниматься по лестнице. Курчавого оттащили.

- Видели? - спросил я. Все тяжело дышали.

- Счастье, что вы услышали, как он крадется, - сказал я.

- У меня большой опыт, - сказала она. - Да, надо попробовать.

- Значит, так, - сказал я, - когда стрелка покажет максимум - переведите поток на него. А меня отключите, ясно? Но не раньше… Все очень просто.

- Присядем, - сказал низкорослый.

Присели.

Потом я поднялся.

- Я уже старик, - сказал я. - Потеря небольшая. Передайте Кате, что я вел себя хорошо.

И вышел. Позади осторожно клацнул замок. Все. Пора было окунаться в грязь.

…Я пропускаю обычные картины накопления барахла и душевного ожирения, картины корысти и зависти, картины патологических страстей, воин, убийств, звериной ненависти к таланту и презрения к необыденному. Я пропускаю картины обычного удовлетворения картины гурманства, которые, если отвлечься от частностей, были похожи на что-то вроде бани, где теплая водичка плескалась вокруг возвышающегося твердого островка, его живота. Воздух был наполнен благовонным туманом, и на этот туман проецировались возбуждающие кинокартины, чтобы фантазия его трепетала и не давала ему уснуть. А под сводами бани раздавалась классическая электронная музыка, полезная для клеток его организма.

Я пропускаю элементарные картины и перехожу к изысканным удовольствиям. К идеалу его счастья, о котором он, может быть, и сам не знал, но которое выявило и вбивало мне в мозг безжалостное усиление.

В этих изысканных удовольствиях главную роль играл я, его помощник.

Роль моя заключалась в том, что я должен был вылизывать его поясницу.

Я вылизывал ему поясницу, но должен был делать так, чтобы он этого не заметил. Чтобы это ощущалось им как легкое дуновение теплого ветерка, повышавшего его настроение и тем самым жизненный тонус. Я старался это делать так, чтобы он, упаси боже, не почувствовал ко мне благодарности, которая бы его оскорбила.

Вылизывая его, я с легко усвоенным мастерством добивался того, чтобы у него было впечатление, что он является как бы автором всех моих бывших и будущих мыслей, и работ, и открытий, и наблюдений и, естественно, владельцем всей могущей выпасть на мою долю людской доброжелательности, славы и любви и вместе с тем имел бы возможность отречься от меня в случае надобности.

Но это все относится к моим задачам по отношению к человечеству. Что же касается моей личной судьбы, то главной моей задачей в процессе вылизывания было добиться его твердой уверенности в том, чтобы он думал, что я думаю, что он умней меня, и что меня от всего этого совершенно не тошнит и мне вовсе не хочется повеситься.

Потому что, если бы у меня мелькнула мысль, что я хочу повеситься, он бы понял, что я могу известным образом хоть и деликатно, но все же болезненно укусить его в поясницу, и ему бы пришлось слегка отдернуться. А это телодвижение могло быть неправильно истолковано испуганным человечеством как прямое указание совсем самоуничижаться и не дышать вовсе. А это могло бы вредно сказаться на здоровье и численности человечества и тем самым - и это главное - на его настроении.