Михаил Анчаров - Сода-солнце. Повести

- Прекрасно. Вот я посмотрю, какая у тебя дочка, - сказал Бетховен и ушел из трактира.

Бетховен пришел к князю Лихновскому и отказался играть, потому что в гостях были красивые и вежливые французские офицеры.

- Между живущими ныне композиторами, как ясно всякому непредубежденному музыканту, единственный, кто занимает столь же выдающееся положение, как покойный Гайдн, является Бетховен, - скрипуче сказал граф Оперсдорф, человек во фраке. - Он соединяет оригинальный гений и в высшей степени изобретательную фантазию… Его сочинения, подобно сочинениям его знаменитого предшественника. слушаются вновь и вновь и каждый раз обещают новое удовольствие.

Но Бетховен не расслышал этого, и все обиделись, кроме французских офицеров, которые ничего не поняли, но они повскакали, когда Бетховен, уходя, задел тумбочку с бюстом императора. Император был фарфоровый, очень красивый, с позолоченным венком на лбу, и чувствовалось, что хотя его делали наскоро, но умелой рукой. И несмотря на то, что он разбился очень громко, черепки его ничем не отличались от того, как если бы разбился сервиз. Впрочем, и этого Бетховен не услышал, потому что все последнее время, когда он волновался, он слышал только музыку.

Потом много говорили, как он, увидев французов у князя, швырнул на пол статую императора и ушел, не оборачиваясь, от застывших в ужасе гостей но теперь мы знаем, что это не так. По дороге домой он вспомнил, что шел к князю за деньгами, и хотел вернуться, но постеснялся, так как всегда в отличие от князя получал деньги только за работу, а ведь он отказался играть на рояле, не правда ли?

- Почему вы передавали нам истории именно этих людей?

- Потому что я люблю этих, - сказал приезжий. - Кто-нибудь подумает о других… Эпоха Возрождения в Европе началась со «Слова о полку Игореве». Вот я с него и начал.

- Ну хорошо, - сказал ученый. - Допустим, мы поверили, что искусство - способ жить, что эволюция мозга - это эволюция общественных связей, и в бессознательное влияние друг на друга поверили… Но остается главный вопрос: как вызвать вдохновение, как сделать, чтобы оно не было редким гостем, как разомкнуть сознание, чтобы оно фокусировало идеи, носящиеся в воздухе?

- Ладно… есть одна отмычка, - сказал приезжий. - Поверили в остальное - поверите и в это…

Горький когда-то говорил: «Товарищ, знай и верь, что ты. - самый необходимый человек на земле» и еще: «Какая еще есть радость, кроме любования талантом человека?»… А почему их меньше, талантов, чем хотелось бы? Каждому человеку есть что сказать, но большинство вроде бы как заикается. Неталантливость - это душевное заикание, его надо лечить… А лучший способ - это излечение радостью. Кто радуется, тот не боится… Каждый может припомнить о себе, когда он не был заикой, а когда был…

Удивительно умел этот человек говорить невпопад. Вот и теперь.

- Да… - угрюмо и не сразу сказал ученый. - Припоминаю… Все обнажилось… Можете представить себе такое… Шел по улице тихий молодой человек, служащий… Я тогда был совсем тихий. В школе я был отличником и хотел таким остаться в науке… Мир я перестраивать не собирался, и меня вполне устраивала роль шестеренки отличного качества, которую не так-то просто заменить… Одним словом, я вам честную работу, а вы меня оставляете в покос и хорошо смазываете… Ну вот… А был тогда в городе международный фестиваль молодежи, и я этого не учел.

- Не надо больше пить, - сказала Валентина Николаевна.

- Пустяки, - сказал ученый. - Я же не о себе рассказываю, а о том молодом человеке. Теперь я совсем другой.

Он выпил рюмку, поперхнулся и закашлялся, даже слезы выступили. И повеселел.

- Иду по улице, и вдруг музыка, вдруг яркость, вдруг гитары бьют шальной, неслыханный ритм… Вдруг женщина, смуглая и прекрасная, выбрала меня из толпы, и отказаться нельзя, все смеются, хлопают - начинает танцевать и улыбается мне в глаза… то совсем близко, то отходит на длину вытянутой руки… Гитары рокочут… И вдруг стоп, танец кончился. Она стоит совсем близко. Дышит.

Ах, танец, танец, что ты с людьми делаешь. Ах, танец, немой разговор.

- Подождите, - сказала Валентина Николаевна.

- Не перебивайте, - сказал ученый. - А то не решусь досказать. Вот и подумал молодой человек - может быть такое, чтобы сразу, без оглядки, на всю жизнь? И чтобы жизнь была такая, как встреча на улице.

- Может, - сказал приезжий.

Нет, - сказал ученый. - Завтра она будет другая, эта женщина. Неоткуда взяться такой, чтобы понимала с первого вздоха и жила, как в танце. Разойдутся утром люди, и останутся на асфальте бумажный мусор, а на проводах фестивальные плакаты. Вот как думал тот молодой человек. Потому что, видимо, танец - это всегда вызов. А я этот вызов не принял и струсил.

- Я тоже, - сказала Валентина Николаевна.

- Я вас сразу узнал, - сказал ученый. - Только волосы у вас теперь светлые. Крашеные?

- Нет. Тогда были крашеные. Это была моя перовая роль. Не хотела парика, выкрасилась в темный цвет. Я играла гречанку в фильме этого клоуна. Он сочинил фантастическую повесть про гречанку. Называлась «Голубая жилка Афродиты»… Я была тогда археологом… Я была тогда влюблена в этого дурака…

- Потом из этой истории сделали фильм, - сказал приезжий. - И на роль гречанки взяли Валю. У нее на физиономии было написано, что она может сыграть эту роль. Впрочем это была ошибка.

- Да, - сказала Валя. - Впрочем, это была ошибка. Я сыграла эту роль. Был большой успех… Почему я с вами веду такие разговоры? Переменим пластинку.

- Сейчас, - сказал ученый и тронул какую-то ручку с края стола. - Ультразвуковая музыка, - извиняясь, сказал он. - Для настроения. За порогом слышимости.

- Я бы вас поубивала обоих, - сказала актриса. - Вы с нами как с кроликами, честное слово. Что-то мне весело становится - это опять пластинка?

Ученый кивнул. Актриса закрыла лицо руками. Приезжий наклонился и рывком отломал ручку у края стола. Блеснула искра. Столик зажужжал и затих.

- Ну вот, - сказал приезжий. - Поговорим в натуральном виде.

- После этого я играла только всякое «кушать подано», - сказала актриса. - Потому что умела только подражать кому-нибудь, и все мое искусство зависело от прототипов… а, как на грех, никто из женщин не поразил больше моего воображения… Потом за роль Офелии мне дали звание. Но это звание дали Шекспиру, а не мне - это-то уж я понимала… Актрисы из меня не вышло… Во мне не оказалось ничего своего… Любовь была книжная, роли или натурные слепки, или автор классик… ничего своего…

- Врешь! - сказал приезжий и стукнул кулаком. - Врешь!