Лев Куклин - Год лошади (Сборник рассказов)

— Уважаемый суд! Леди и джентльмены! Наша свободная и независимая пресса! Я рассматриваю данный процесс как некий символ, словно бы специально вызванный в день нынешний из дня будущего, недалекого, но предвидимого зорким внутренним оком. Готовы ли мы воспринять это будущее?

Я хотел бы убедить вас, господа присяжные заседатели и всех граждан, присутствующих в зале, в необходимости на этом уникальном процессе отрешиться от привычных нам предрассудков и готовых, стандартных суждений, и попытаться взглянуть на события непредвзято, свежим и незамутненным взглядом. Ибо в наши времена старые понятия наполняются новым, неожиданным смыслом.

Так, самый главный вопрос, который предстоит решить нам с вами: готовы ли мы — перед лицом неизбежного будущего — сформулировать и обосновать наше право на жизнь и наше право на смерть?

(Голос из зала судебного заседания: — Эти права принадлежат Богу!)

— Совершенно с вами согласен! В таком случае хирург Кэрриган был, ежели угодно, всего только орудием в руках божьего промысла. И надо признать — орудием весьма и весьма квалифицированным. Он не посрамил божеского предначертания! И я думаю, что ежели Бог захотел бы провести экспертизу, у него не нашлось бы претензий к качеству данной работы!

(Крики в зале суда: — Браво! Богохульник! Адвокат дьявола! Долой! Браво! Не кощунствуй!)

— Уважаемые господа! В чем смысл нашей жизни, этой неоспоримой божественной сущности? Разве не в том, чтобы взращивать, лелеять, всячески поддерживать вечные ростки жизни перед ликом смерти? Тогда высшая польза наших деяний — она же и безусловный носитель высокой нравственности.

(Выкрик из зала суда: — Валяй дальше!)

— Тогда что такое «право на смерть», если умелые хирурги способны вмешаться в божеское предначертание и продлить жизнь полуживым за счет мертвых? И кстати, господа присяжные заседатели, кто из вас возьмет на себя смелость сформулировать, что значит понятие «юридически мертвый»? А какой смысл вы, господин прокурор, вкладываете в понятие «юридически живой», если тот или иной субъект завещает хранить себя в криогенной емкости до назначенного им срока воскресения где-нибудь в 2205 году от Рождества Христова?! Что такое право на жизнь, дарованную нам Богом, если между жизнью и смертью ребенка стоят только деньги?

(Голос из зала суда: — А разве старый способ делания детей уже отменен?!)

— Нет сомнений, что грядет такое время, когда технический уровень развития медицины за счет как электронных, так и чисто биологических протезов позволит отдельным индивидуумам если не существовать бессмертно, то функционировать практически сколь угодно долго, почти бесконечно! Не выглядит ли кощунством, уважаемые присяжные заседатели, наши грядущие возможности и наша моральная готовность отобрать у божьего промысла право на бессмертие? Нет, не выглядит! И мои подзащитные осуществили свое свободное божественное право на смерть во имя торжества жизни!

(Выкрик из зала судебного заседания: — Но по законам нашего штата разрушение плода сроком больше двенадцати недель считается убийством!)

— Плод не был разрушен в строгом смысле этого слова! — последовало быстрое возражение адвоката. — Его важнейшие части были использованы как необходимый строительный материал для угасающей жизни другого несчастного человеческого существа. Ежели угодно — это проявление истинного великодушия, благородный акт спасения! Небогатые родители с ужасом и горечью осознали невозможность оплатить необходимого донора. И их честная великодушная попытка устранить вопиющую социальную несправедливость собственными, так сказать, силами, собственным правом на осуществление жизни своего ребенка, дарованного им Господом, в свете наших предыдущих размышлений заслуживает, на мой взгляд, понимания, сострадания, уважения и оправдания…

(В зале судебного заседания свист, крики и аплодисменты.)

— К сожалению, уважаемые сограждане, мы знаем, что Бог, создавая человека, не создал к нему запасных частей… И мы, молодая, цветущая, инициативная нация, должны всемерно исправить эту недоработку! Мы будем создавать потребные нам органы искусственно, и матерям не надо будет прибегать к услугам собственного чрева…

(В зале возгласы: — Гип-гип, ура!)

— В стране свободной частной инициативы свежие человеческие органы должны быть доступны всем и каждому! Удача в таком обширном начинании представляется мне, как daimonion, иными словами — как знамение Божье!

(Присутствующие в зале суда в едином патриотическом порыве встают и поют государственный гимн.)

Сообщение корреспондента: процесс не закончен. Окончательные выводы суда и приговор мы опубликуем в ближайших выпусках нашей газеты.

— Завтра мы с тобой полетим в Заповедник! — торжественно сказала Мать. — Я, наконец, получила разрешение. И я покажу тебе Цветок.

— Цветок? — оживился Сын. — Разве в Заповеднике живут… эти самые… цветоки?

— Цветы? — поправила Мать, засмеявшись. — Нет… Они там… не живут. Они — растут. И строго охраняются законом.

…Цветок был неописуем и не походил ни на один предмет, с которым приходилось сталкиваться Сыну за его долгую десятилетнюю жизнь.

— Он — белковый? — деловито спросил Сын. — Его — едят?

— Нет… Это… это не едят. — Мать обеспокоенно покрутила головой на тонкой шейке, похожей на стебелек цветка. — Это считается красивым.

— Красивым? Что такое «красивый»? — удивился Сын. — Это полезно?

— Не знаю… — смущенно призналась Мать. И повторила: — Это считается красивым. Поэтому в Заповедник так трудно попасть. Красота — она и есть Красота.

— Что такое красота? — требовательно спросил Сын и бесшумно заскользил чуткими пальцами по кнопкам своего персонального миникомпьютера. — Оно передает какую-нибудь информацию? По какой программе?

— На Цветок нужно просто смотреть, — пояснила Мать. — Так делают все…

Сын склонил голову на бок и прислушался. Но Цветок был неподвижен и не проронил ни единого звука.

— Видишь: он состоит из пяти одинаковых частей… там, наверху? — деликатно подсказала Мать. — Они называются: ле-пест-ки!

— Ле-пест-ки? — фыркнул Сын. — Смешное словечко! Где ты его выкопала?

— Я посмотрела в справочнике! — с гордостью сказала Мать.

— Интересно, как его окрашивают? — вдруг забормотал Сын. — Совершенно необычное разложение спектра…

И еще раз вгляделся в удивительный венчик из пяти одинаковых лепестков, изысканно выкроенных неведомым дизайнером.

— А знаешь… он, пожалуй, похож на старинный микрофон… — бледно улыбнувшись, неожиданно сказал мальчик. — Я помню передачу по видику… Уникальная музыка двадцатого века…