Лев Куклин - Год лошади (Сборник рассказов)

Но ни одна из примеряемых масок, казалось, сегодня не удовлетворяла Хозяина. Он нахмурился, поковырял в носу, вытащил оттуда увесистую козявку, внимательно осмотрел ее — и вышел из ванной…

Слегка запотевшее от отражательных усилий Зеркало исправно отразило напоследок его бледные пупырчатые ягодицы, которые, кстати сказать, отражались только в Зеркале. Делать это было совершенно необязательно, да к тому же и абсолютно бесполезно, потому что ни одного человека в мире не заботит выражение своих собственных ягодиц! Но, видимо, это и оказалось той самой каплей, которая, как известно, переполняет чашу, или той самой соломинкой, которая ломает спину верблюду… И через некоторое время произошло событие, до сих пор оставшееся необъясненным. И именно оттого, что не нашлось разумных доводов и веских причин, и не выяснились окончательные, до полной ясности, обстоятельства, приведшие к событию, я смею назвать то, что произошло, с известным допущением, разумеется, но все равно — Чудом. Самым нормальным Чудом, непонятным и даже, смею заметить, оскорбительным для человека, который по-прежнему считал себя полновластным Хозяином Зеркала… В чем же самый, так сказать, гвоздь события? А вот в чем: когда самым обычным утром Хозяин по привычке — многолетней, вкоренившейся привычке! — приблизил свое лицо с очередным налившимся прыщиком к Зеркалу — там не было ничего… Что значит — ничего? — спросите вы. А вот именно что — ни-че-го! В доме не оказалось другого зеркала: как вы уже догадались, Хозяин был заслуженный холостяк. И он остался при недоумении и страхе.

Разумеется, никто не мог понять, что произошло, иными словами — какие структурные изменения вдруг привели к столь невероятному результату, к этакому необъяснимому поступку со стороны Зеркала.

И никому, никому, включая самого Хозяина, и его-то, пожалуй, прежде всего, итак — никому не могло придти в голову, что Зеркало просто-напросто устало отражать пустоту…

Но ведь и разбивать Зеркала — это не выход!

На Сверхглубокой буровой заканчивался долгий многодневный подъем колонны бурильных труб — рискованная и трудная работа.

Крупные голубоватые цифры автоматического счетчика проходки показывали рекордную глубину забоя: 24,778. До долгожданной проектной отметки оставалось чуть больше двух сотен метров… Шестой год уникальная бурильная установка пробивалась в неведомые глубины подземного Космоса. Шестой год!

Гигантская лебедка — высотой с трехэтажный дом — аккуратно, виток за витком укладывала на вал трос толщиной в руку.

Легкие и прочные бурильный трубы из титанитового сплава медленно, метр за метром, утратив весь свой нарядный блеск, вытягивались из таинственной земной утробы. Казалось, металлические опоры буровой вышки, похожие на фермы для запуска межпланетных ракет, дрожат от напряжения, как ноги штангиста-тяжеловеса перед последним решительным рывком.

И вот, наконец-то, внушительных размеров подъемная серьга взлетела к верхнему блоку. — Стоп лебедка! — раздалась команда в здании буровой — обширном помещении, похожем на ремонтный ангар для самолетов. — Подводи захват! Смена заканчивалась близко к полуночи, но белая заполярная июньская ночь давала еще много рассеянного, как бы люминесцентного света, процеженного сквозь легкие, почти невесомые облачка. В широкое западное окно буровой башни косо били лучи низко стоящего над горизонтом, но незаходящего солнца. Снаружи оно окрашивало белую башню буровой в самый изысканный розовый тон, на котором весьма эффектно смотрелась крупная надпись: «Уралмашзавод». Это не было рекламой: кто ее прочтет в безлюдных заполярных широтах? Это была спокойная, уверенная в себе, горделивая информация. Для непосвященных: Сверхглубокая находилась на западе Кольского полуострова, в угрюмом и малопривлекательном углу Северной Европы. Для посвященных — буровая прочно стояла в тектонически-незыблемой зоне на выходе древнейших метаморфизованных гранито-гнйсах Балтийского щита. Здесь по сути обнажался первобытный кристаллический череп планеты Земля. Сверление земной коры в научноисследовательских целях и в самом деле напоминало трепанацию черепа, только в гигантских невиданных масштабах, и на двадцатипятикилометровой глубине работа велась уже на самом пределе технических возможностей.

Отбирать керн — целые столбики горной породы — на такой глубине стало делом безнадежным: в керноприемник шла дробленая порода, — кусочки кварца, полевых шпатов, чешуйки мелкодробленой слюды и просто буровой шлам, полугрязь-полупесок. — Осторожней, ребята! Ради бога, осторожней! На забое черт те что творится! Температурный градиент зашкаливает в два раза выше расчетного! Прямо адское пекло на забое! Как бы резьбу не размягчило! Только не дергайте! Голос главного буровика доносился из динамика со всеми придыханиями — словно бы он подымался на цыпочки и пытался, сощурясь, заглянуть вглубь… Из устья скважины, в которое легко, как в люк, мог бы проскользнуть человек, подымалась последняя свеча бурильных труб с буровым снарядом, — своеобразной торпедой с автономным двигателем внутри. Наконец, весь в горячей грязи, шестиметровый цилиндр вынырнул из черной дыры и его мгновенно подхватила цепкая металлическая лапа свинчивающего устройства. Надсадно вопящая, словно бы на последнем издыхании, могучая лебедка стихла. Прекратила хлестать грязевым гейзером горячая глинистая промывочная жидкость. Во внезапно наступившей полной, неправдоподобной тишине словно бы прямо по туго натянутым барабанным перепонкам гулко ударили тяжелые капли, стекающие со стенок бурового снаряда. На торце его, там, где полагалось быть буровой коронке, армированной алмазами, что-то чернело… — Эй! — весело крикнул кто-то из буровиков. — Кажись, спецовку из скважины вытащили! — Снимите посторонний предмет с бурового снаряда! — негромко, но веско уронил в переговорник буровой мастер.

Ближайший из рабочих вплотную подошел к поднятому над бетонной площадкой снаряду и брезентовой верхонкой попытался сбить прилипшее тряпье.

— Ух, и воняет! — успел только сказать он. И тут… тут произошло невообразимое. То, что всеми принималось за случайно вытащенную из скважины черную спецовку, вдруг… шевельнулось! Парень ойкнул и отшатнулся, инстинктивно прикрыв лицо рукавицей, потом попятился, слепо натыкаясь спиной на стоявших поодаль.

Черная омерзительная тварь вывернула голую, гибкую, как резиновый шланг, шею и из острого страшного клюва раздалось почти змеиное злобное шипение. Одно широкое складчатое перепончатое крыло развернулось с явным шорохом, словно бы японский автоматический зонтик и зачиркало концом по полу, а второе судорожно дергалось, пытаясь освободиться: его зажало буровой коронкой, видимо, частично втянув внутрь снаряда. Рывок, еще рывок…