Лев Куклин - Год лошади (Сборник рассказов)

Деревья? «О чем лепечут нам осины своим осенним языком»? Говорят же о них — шепот листьев…

Человек в принципе похож на дерево: корни, ствол, ветви-руки, крона волос. Но главное-то, разумеется, структура — упорядоченность, система, повторение элементов, значит — симметрия. У идеального дерева (по форме — конус или шар) плоскостей симметрии бесконечное множество: его можно мысленно поворачивать, и общий рисунок от этого не меняется. А человек? В условиях поля земного тяготения у всего сущего должна быть хотя бы одна плоскость симметрии. Это универсальный принцип — хоть для ползающего крокодила, хоть для прыгающего кенгуру, хоть для стоящего человека.

Человек, понятное дело, не кристалл, но его условно можно разрезать пополам — по середине носа, рта (клык налево, клык направо), ямочку пупка пополам, пенис — расцепляется вдоль, как палочка, точно так же — и мошонка (замечали — на ней шов?!), яичко в одну сторону, яичко в другую…

Сердце вот только не вписывается в эту билатеральную — двубокую симметрию. Почему оно у нас одно — и слева? Самый загадочный орган, Бог его знает… Еще будучи школьником, он с уважением и даже с некоторой опаской приглядывался к кристалликам поваренной соли, — соль была крупная, немолотая, мокрая, серая. Вещество, с которым любой из людей, живущих на планете Земля, сталкивается, не задумываясь, каждый божий день!

Каждая мокрая крупинка — это был кристаллик с примитивнейшей структурой, по сути — кубик, начиненный поровну атомами натрия и хлора. Хлористый натрий… Минералог сказал бы: галит.

Хлор… — отравляющий газ, который почему-то в микроскопических дозах необходим всем живым существам с горячей кровью!

«Натрий-хлор… — как заклинание шептал он простую, со школьного курса химии знакомую формулу, — натрий-хлор…» И ощущал, в пальцах перекатывая кристаллик: шесть скользких граней, двенадцать ребрышек, восемь колющихся трехгранных углов на вершинках кристаллика, где сходятся ребра. Они-то и покалываются… А опусти щепотку этих кристалликов в кипящую воду, — мгновенное вспенивание, чуть слышное шипение быстрых пузырьков — и бесследное исчезновение. Растворение в иной субстанции — разве это не смерть кристалла?!

С детства ему нравились загадочные по звучанию слова: — «ромбододекаэдр», «дискаленоэдр» или «тетрагонтриоктаэдр»…

Чуть позднее он узнал, кстати, что тот самый кубик серой поваренной соли называется тоже красиво: «гексаэдр». Попросту — шестигранник. А таинственный, как остров Тристан-да-Кунья, тетрагонтриоктаэдр относился к семейству восьмигранников, присущих алмазу…

Его никогда не манили путешествия в дальние страны. «Как странно — говорил он друзьям, — что люди пользуются известностью и славой только за то, что они видели глазами, а не умом! И к тому же — любая, самая далекая, самая экзотическая страна — для кого-то родина… Мы, европейцы, несколько тысячелетий казались китайцам дикарями. И наконец, самое главное: в любой стране, никуда не выезжая, можно путешествовать в глубь вещей!» Он любил приходить в свою лабораторию утром раньше других сотрудников и смотреть на большие аквариумы с различными насыщенными растворами, следить, как с тихим шорохом вращаются пропеллеры, равномерно перемешивая питательную среду; наблюдать день за днем, как медленно поворачивающиеся на тонких нитях крохотные кристаллики растут, приобретают четкий узнаваемый облик, блеск законченных граней и невероятную затейливость формы. Форма кристалла — это его лицо, выразительное и резко отличное от других. Кристаллы — это ограненная красота, построенная по строгим, понятным законам. Размышляя о свойствах природных структур, он всякий раз вспоминал всеобъемлющее определение того, что есть кристалл: «Кристаллами называются все твердые тела, в которых слагающие их частицы (атомы, ионы, молекулы) располагаются строго закономерно, наподобие узлов пространственных решеток…»

Ему нравилось рассматривать всевозможные огранки, которые изобрела Природа, словно бы забавляясь и играя самыми простыми вещами. Детский кубик — гексаэдр — вдруг превращался в двадцатичетырехгранник только потому, что на каждой плоскости куба вдруг вздумалось вырасти по плоской четырехугольной пирамиде!

Для кристаллов алмаза и шпинели характерны формы чистого октаэдра, — восьмигранника: словно бы две четырехгранные пирамидки спаивались своими основаниями. И если на каждую грань такого октаэдра поставить выпуклое сооружение из трехгранников (а каждая такая грань — в свою очередь, четырехугольная!), то такое изысканнейшее изделие называется звучным и теперь понятным термином: тетрагон-три-октаэдр… Простой девяностошестигранник! А ведь кристаллы рождались вытянутыми, с тремя, четырьмя или шестью гранями и замысловатыми вершинками. Сколько же тут можно нафантазировать! Теперь он внутренним взглядом — знанием, воображением — осязал, ощущал, представлял себе кристаллическую структуру галита, условную «решетку», где каждый ион хлора силой валентных связей удерживает четыре иона натрия… Впрочем, можно и наоборот: каждый ион натрия, сидящий в «узле» решетки, окружен четырьмя ионами хлора… Симметрия, доведенная до совершенства!

Симметричность до умоисступления! Симметричность до… до безумия!

Говорят, золото — царь металлов. Тогда алмаз — царь кристаллов. Адамант — «несокрушимый»… О нем говорят с придыханием: «драгоценность». По сути — крайне неуклюжее определение: «дорогая ценность»! Смешная тавтология, типа выражений «мокрая вода» или «масло масляное»… Но — впечатляет!

В природе алмаз вообще редкость. Хороший крупный, чистой воды прозрачный кристалл — редкость неимоверная! Такие кристаллы известны по именам, как царственные особы. Знатоки-ювелиры знают их в лицо, подобно тому, как киноманы знают в лицо своих кумиров… Кристаллы напоминают творческие натуры, — усмехнувшись про себя, сделал он неожиданный вывод — рождаются на свободе, но проявляются в эпохи исторических катаклизмов, при огромной температуре социальных взрывов или огромном давлении власти. Давление на свободный рост кристаллов — это своеобразная цензура Природы! В этом смысле алмаз, безусловно, сходен с талантом: талантливый человек — тоже крайняя редкость. И разве гений, по своему изначальному одиночеству в пустой человеческой породе — не такая же точно неимоверная редкость?!

Его поражало, что неживые минералы, сверкающие гранями изысканных кристаллов, обладают более высокой организованностью, чем человеческое тело, — тоже, по сути, кристалл, но зыбкий, текучий, всего с двусторонней примитивной симметрией… А ведь и человек, и травинка, и кит, и кусачий комар, как и алмаз, рубин, изумруд или гранат — состоят из одних и тех же элементов: углерода и кальция, хлора и фосфора, железа и алюминия… Природа в своем бесконечном разнообразии оказывалась удивительно экономной, по-домашнему скопидомной в своем обширном хозяйстве, именуемом Вселенной. Он с постоянным восхищением растирал в руках комочки почвы вместе со слабыми корешками травинок, подносил к носу, вдыхал странный, неопределенный и таинственный запах вечной субстанции, именуемой землей-кормилицей… Он четко осознавал, что эта горстка чернозема — всего только прах, пыль, мука вечности, смесь мертвых минералов, перемолотых жерновами времени…