Хуан Арреола - Фантастические рассказы из журнала «Вокруг света»[искусственный сборник]

Понять всю эту ситуацию можно было, лишь сочтя действия Незнакомцев приманкой либо приглашением следовать дальше. Поскольку Уолд заверял его, что Незнакомцы не опасны человеку, Синклер не испытывал особой тревоги, следуя за ними, куда бы они его ни привели.

Но честно говоря, в глубине души он вовсе не был так уж спокоен. Короткая стычка с Незнакомцем серьезно поколебала его веру в широту собственного воображения, и он вспомнил наставления Уолда об опасности контактов с чужаками. Но сама по себе возможность разузнать хоть что-то о способе, при помощи которого титановый стержень за несколько миллисекунд без нагрева преобразуется в сложнейшую форму, была неодолимо притягательна для Синклера.

Синклер шел уже час, но внезапно остановился — у него начались галлюцинации. Появилось странное ощущение, будто перед ним и вокруг него на мгновение выросли громадные башни — башни, которые возникли и пропадали настолько быстро, что он воспринял их скорее подсознательно. Однако четкость изображения была такова, что оно запечатлелось в сознании как несомненная реальность. Все еще в оцепенении Синклер осматривался вокруг, пытаясь понять, что же могло так подстегнуть его фантазию. Но заросли по-прежнему спокойно шевелились.

Внезапно Синклера поглотил ад. Он провалился в центр какой-то темной вращающейся громадины, которая вполне могла бы оказаться одной из машин в оружейных мастерских преисподней. Или частью грохочущего, ошеломляющего сверхгигантского города, настолько же превышающего понимание и выносливость Синклера, насколько наши города были бы непонятны и невыносимы для кроманьонца или неандертальца. Мозг Синклера буквально разрывало от нестерпимой дикости впечатлений, полных грохота, грязи, буйства и непреодолимой силы.

И это видение исчезло так же быстро, как и появилось. Лишь ощущение беспокойства, оставшееся в разгоряченном мозгу Синклера, да грохот, все еще звучавший в его ушах, продолжали напоминать о перенесенном шоке. Чувство ужаса росло, росло, и Синклер, словно зачарованный, со страхом ожидал того, что еще предстояло ему.

По-прежнему ничего не понимая, Синклер пытался уследить за вереницей миражей — за различными сценами и символами, проплывавшими перед ним. Он не мог отличить иллюзии от реальных фактов, и ему приходилось не истолковывать, а лишь фиксировать то, что он видел. Но даже это вызывало спазмы в его желудке и головокружение. Тем временем в окружающей обстановке произошли ошеломляющие, явно неправдоподобные изменения. Мрачные тени чудовищного сатанинского комплекса уступили место добела раскаленному кусочку пустыни, затем ледяной тьме, которая местами расцвечивалась беспорядочными мерцаниями, столь невообразимо далекими, что глазам было больно. Вновь и вновь изображения незаметно переходили из одного в другое, и затуманивались, и снова прояснялись; становясь реальностью и приобретая чужой, непостижимый смысл, они воздействовали на неизвестные, не свойственные человеку семантические переключатели и изнуряли Синклера; на такие эмоции не был рассчитан его организм.

Первым впечатлением, потрясшим Синклера, было ощущение движения — будто он неким безинерционным способом брошен в мир бредовых видений. Позже более рациональная часть его создания произвела переоценку этих ощущений, и он начал смутно понимать, что на самом-то деле он был неподвижен, а все эти фантастические видения создавались вокруг него и затем уничтожались.

Синклер вспомнил, что Преллен определял разум как способность сознательно управлять окружающей средой. Он начал исподволь постигать смысл давно известной истины, гласящей, что в течение определенного времени любая среда должна изменяться то ли естественным путем, то ли посредством неких манипуляций; он начал также осознавать, что невообразимые изменения и превращения, происходившие вокруг него, отличались от любой знакомой человеку ситуации главным образом своими темпами.

В один из приступов умопомрачения Синклер даже почувствовал, что мыслит так же, как Незнакомцы, но когда он в виде опыта дал волю своему воображению и пытался продолжать в том же духе, незримая связь оборвалась, и он оказался в пустыне жестокого безумия.

Все его чувства стонали под бременем неожиданных ощущений, он страшно устал и был на грани полного изнеможения. Ноги его словно налились свинцом, а вся система рациональных концепций и аналогий, которую он возвел в качестве защиты, начинала распадаться. Синклер знал, что, если он сейчас позволит этой безумной беспорядочности хлынуть в его мозг, он тотчас потеряет всякую связь с реальностью и будет вынужден отступать туда, откуда, быть может, нет возврата.

Синклер не видел, как к нему приближаются Уолд и два психиатра, ступая по движущимся, как в кошмаре, пустыням, словно по дну морскому. И лишь когда они коснулись его, он наконец оторвался от сумасшедшей панорамы, к которой был прикован, и попытался восстановить контакт с реальностью. Но это ему не удалось, и он покорно стоял, пока ему делали укол. Чуть погодя Незнакомцы стали для него более реальными и менее угнетающими; псевдоокружение — более понятным и начиненным невероятными истинами, которые он так и не смог ухватить и воспроизвести. Его увели из этого царства сумасшествия в медленно успокаивающиеся заросли, которые расцвечивались узорами и контрастами теней и красок, намекавших на доступ к широчайшим сферам сознания и к существам, пребывавшим по ту его сторону. Но этот прорыв так и не был осуществлен.

Оставалось всего два часа до посадки лайнера, когда Синклера наконец вывели из прострации, и хотя его все еще била дрожь, ему предстояло окончательно отрегулировать аппаратуру и подготовить посадочную сеть. Уолд стоял рядом с ним, помогая выполнять простейшие операции и ощущая болезненную жалость. Наконец Синклер махнул рукой в знак того, что работа кончена, и повернулся к доктору с бледной улыбкой:

— Я должен поблагодарить вас за то, что вы вытащили меня оттуда. Нельзя сказать, что вы не предостерегали меня…

Уолд пожал плечами:

— Как вы сейчас себя чувствуете?

— Да у меня все перепуталось… я сбит с толку… Думаю, что после всего этого я никогда не буду прежним.

Уолд кивнул:

— Не правда ли, это похоже на ад: полно идей — и ни одного способа сообщить о них кому-либо? Вы зашли слишком далеко и без подготовки. Обычно мы пользуемся медикаментами, которые помогают сохранить достаточную объективность и в то же время сводят напряжение до минимума. Здесь это единственный способ уцелеть.

— Но как же может существовать что-то настолько невозможное?

— Я не сомневаюсь, — отозвался Уолд, — что они задают такой же вопрос по нашему поводу и у них столько же надежды найти на него ответ. А истина в том, что ни мы, ни они не представляем собой что-то невозможное; мы только превышаем соответствующие ограничения в мышлении друг друга. Мы сами или мы вместе с ними как виды должны нащупать пути приспособления друг к другу, если мы вообще когда-нибудь поймем друг друга.