Хуан Арреола - Фантастические рассказы из журнала «Вокруг света»[искусственный сборник]

Я выживу, подумал Джерри, когда шлем подхватил импульсы его мозга и стал заносить их на пленку. Там, в космосе, русские создают своих собственных варваров. Я стану Аттиллой, царем гуннов. Мой сын станет Магометом. Мой внук станет Чингис-Ханом.

Один из нас когда-нибудь разграбит Рим.

Тут ему ввели самек, и тот разлился по телу Джерри, забирая с собой его сознание, и Джерри с ужасом узнавания, понял, что это смерть, но смерть, которую можно только приветствовать, и он не возражал против нее. На этот раз, когда проснется, он будет свободным.

Он напевал себе под нос, пока не забыл, как напевать. Его тело вместе с сотнями других тел положили на звездолет и вытолкнули в космос.

Утренний автобус — да он же и вечерний, проползающий по маршруту дважды в сутки с заездом в поселок, куда дотягивалась железнодорожная ветка, — оказался старее некуда, рассохшийся, с низким потолком, потресканным коленкором сидений, с упадающими на ступенчатые фазы мутными стеклами. Я чувствовал раздражение от его неповоротливости, гари, нутряного какого-то хруста и звяка — признаков механической дряхлости, к которым столь привыкли, что перестали не то чтобы стыдиться их, а уж, кажется, выставляли напоказ. От неизбежной неуютности своей в нем я принялся разглядывать остальных пассажиров и даже сосчитал их. Одиннадцать душ, все местные, так что описания особого, сами понимаете, незаслуживающие. Те, кто не уехали. Кто остались доживать век. Последняя кампания по переселению затихла, если не изменяет память, лет шесть назад, когда даже наиболее твердолобые поняли, что мы не просто никого не задерживаем специально, а и сами были бы рады-радешеньки, если б остатки населения убрались куда-нибудь подальше. Кстати, суммы компенсаций, по самым придирчивым оценкам самых придирчивых международных комиссий, у нас самые высокие. Но это к слову. В конце концов все махнули рукой. Эти старики и старухи имели право жить в своих домах, главное — молодежь бы к себе не тащили, за этим следили строго. Но молодежь и так не ехала.

Я вновь искоса оглядел сидящих. У них были лица и руки крестьян. С особенным неудовольствием они посматривали на мой рюкзак. Наверное, я кажусь им туристом. Может, так оно и есть — что, спрашивается, тащиться местным автобусом, уж куда проще, чтоб подкинули на КПП-один, а оттуда, коль взяла такая блажь, я бы и двинулся. Но нет, причина, конечно, была…

За слеповатым окошком бежали стога темной хвои и нервная закипь осинника, их сменяли березки, березняк сменяли дубравы, сине-белые кучи облаков ползли по высокому небу, и солнце светило в промежутках, шагая по кромкам разнодеревья вдали. Вот еще зачем, быть может, ехал я — увидеть. Увидеть еще раз нашу дикую пестрость лесную. Кто знает, не в последний ли.

Автобус зашипел, хрюкнул, тяжко дохнул, останавливаясь, я как сквозь строй прошел к двери, отъехавшей в сторону при помощи многосуставного, когда-то никелированного устройства. У тетки на переднем сиденьи из-под мешковины выглядывал нахальный и лукавый глаз кабанчика.

На КПП, естественно, ждали. Я поймал несколько удивленных и одновременно настороженных взглядов, но в общем все прошло сухо, официально. Запрос на право входа. Удостоверение. Сертификат. Никого из моих не было, так что новых нудных разговоров о сопровождающих не предвиделось.

Капитан читал документы с первой до последней строчки — согласно инструкции. Солдатик рядом стоял, вытянувшись и замерев, незряче уставившись в некую точку за моей спиной. Он мне не понравился: совсем молоденький, розовоухий, сразу видно — только с призыва, ничего еще не знает и не умеет. На выходе в полосу-один у меня проверили содержимое рюкзака — с точки зрения моей личной безопасности, разумеется. Пожилой старший лейтенант, служака, тут уж все до тонкостей, без дураков, по всему — с самого начала здесь, понимающе и не без зависти хмыкнул, проверяя комплектность обоих костюмов.

Турникет. Не шлюз пока, просто дверь, как на любой проходной. Я подмигиваю парню в десантском комбинезоне с автоматом под локтем, зная, что каждое мое движение и жест непременно фиксируются. И это хорошо. Это, собственно, всегда неплохо, но сейчас особенно. Ну-с, так. Теперь — Территория.

К Территории у всех отношение разное. У Специалистов, тех, кто причастен не просто к Комбинату и появлению Территории как таковой, а к ее жизни, к ее функционированию, к ее, возьму на себя смелость сказать, эволюционированию.

Мнений в основном три. Все они так ли эдак ли обыгрывают драматический треугольник — Комбинат — Территория — проект "Благородный газ". Первое: коль скоро Территория существует, поскольку существует сам Комбинат, то проект "Благородный газ" имеет право на существование до тех пределов, что не выводят его из собственного проекта "Комбинат", или как его еще называют — "Прыжок". Второе. С проектом "Благородный газ" поторопились, решение принималось кулуарно, всем затмила глаза грандиозная трехвековая программа по "Прыжку", но ведь разрабатывалась она без преду смотрения новых вводных, а тем более столь глобального масштаба. И значит, говорят сторонники второго мнения, в самом ближайшем будущем следует ожидать появления самых неожиданных факторов планетарного масштаба, к которым человечество, естественно, подготовлено не будет. На что мы им, естественно, отвечаем, что не можем согласиться со столь однозначно апокалиптической трактовкой сложнейшей проблемы. Не говоря уже о том, что ни о какой "секретности" не может быть и речи: проект "Благородный газ" никогда секретным не был, общественности сообщили буквально через час после принятия решения. То есть на лицо явная подтасовка фактов под эмоции… Стоп, оборвал я себя. Это ты уже репетируешь завтрашнюю речь. Ты думал о трех точках зрения. Две назвал, а третья? Третья… Это совсем просто. "А пошли вы все! Я получаю свои шесть окладов на этой работе, и катитесь вы от меня со своими проблемами и склоками". Вот вам и третья. Тоже, Специалисты. Но что ж поделаешь, нам надо работать с теми людьми, которые у нас есть.

Не знаю, не знаю. Я Территории никогда не боялся. Может, в силу известных личных причин. Трудно, согласитесь, настроить себя на каждоминутную враждебность мест, знакомых тебе не только, да и не столько по картам и аэрофотоснимкам, сколько по воспоминаниями детства. Полосу-один вообще считаю райским местом. За два десятка лет отсюда собралось зверья видимо-невидимо, и тут оно пока еще наше, обыкновенное, пичуги поют, и порхают во множестве, волков и медведей мало, еще реже — рысь или росомаха, но уж зайцев — пропасть; сел и деревень здесь в общем-то не было, с севера и запада, по крайней мере, так что иду я по дубраве чистой, пронизанной солнечными струями, мягкий зеленый ковер без подлеска стелется мне под ноги, и только твердые, достающие до плеча поддубовики с коричнево-красным подбоем и пузатой рябой ножкой величиной с афишную тумбу напоминают, что здесь уже не просто так, здесь — Территория. Она, кстати, на картах походит на почти ровный пятилепестковый цветок, и границы лепестков — Тропы. Я выбрал Северную, хотя она и не самая короткая. Но так последняя треть моего пути проведет меня по знакомым и милым местам, и я взгляну, какими они стали за те десятилетия, что уже называются моей прошедшей жизнью.