Войчех Швидзиневский - Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть первая

— Хочешь знать все, прежде чем завербоваться? — Якуб криво усмехнулся. — Мы не платим жалования, разве что самогонкой. Но если бухаешь сильно, идешь на лечение или вылетаешь. Можешь потянуть травки, но кроме того, никакой амфы, «голубой дамы» или другого дерьма. Оружие и подобные мозгоёбы в паре не идут. Каждый обязан работать, делать что-нибудь полезное, разве что ты болен или ранен. Девчонки сами выбирают, с кем хотят быть; если тебе решение какой-то из них не понравится, стискиваешь зубы и ведешь себя вежливо. Во время боя слушаешься командира своей группы или главнокомандующего. Если сбежишь, струсишь, изменишь — лучше не возвращайся. В любой момент можешь уйти к американцам. Что-то еще?

— В общем-то, все. Но я не понимаю одной шутки, если только это шутка. Почему, когда одна из девчонок сказала сегодня, что у нее от страха поджилки трясутся, так вторая стукнула ее по голове, а все смеялись? Когда же еще одна сказала, что у страха глаза велики, так тоже ржали? Это ведь не смешно.

— Прикалываешься?

— Нет. Я на самом деле не знаю.

Якуб подозрительно поглядел на русского. Сплошная откровенность, псякрев.

Он протянул руку.

— Это я еще как следует не представлялся. Моя фамилия — Страх. Якуб Страх.

Несколько воробьев всполошенно взлетело с ближайшего куста от громкого хохота.

Разбудило его легкое прикосновение. Он тут же открыл глаза, полностью настороженный и готовый к действию.

— Пан Мариан… — шепот в темноте всегда кажется более тихим, чем в действительности. В особенности, детский шепот.

— Марек? — он поискал лампу, зажег. — Ага, и остальные мушкетеры. Вы почему не спите? Майя? Майка, что случилось? Ты почему плачешь?

— Это из-за Кармен, Асии… Они…

— Знаю, дети, знаю. Иногда рыцари проигрывают драконам, — он осторожно обнял девочку и прижал к себе. — Сегодня вас положили спать пораньше?

— Ага. Сказали, что мы должны отдохнуть.

— И они были правы. Сон — это лучшее лекарство.

— Расскажите нам, что было дальше.

— Что? А… историю. Сейчас? Посреди ночи?

— Да, — глаза Марека, точно так же, как и у остальных детей, блестели в темноте. — Мы и так сегодня быстро не заснем.

— Ладно уже, но немного, потому что история начинает делаться паршивой…

Тризна. Варварская тризна в честь павших. Не Дзяды [26] Дзяды — (вост. — слав.) — духи предков. Обряд почитания дзядов совершался на седьмой день после Пасхи (семуха, весенняя радуница или пасха усопших) или осенью (большие осенины, дедова неделя). В эти дни в жертву покойникам приносили пищу. Жертвенную пищу относили на кладбище или приглашали Д. на угощение в дом и посвящали им первую ложку или первый стакан, выливая их под стол или ставя за окно. В 1820 году Адам Мицкевич написал поэму «Дзяды». В ее второй части, в основном, описывается празднество в честь покойников в местности, которая сейчас является Белорусью, по обычаям, разработанным и популярным среди русинов и литвинов (не жемайтов! — коренных обитателей севера нынешней Литвы) во времена Речи Посполитой Польши и Литвы — Википедия и прим. перевод. , никто не плачет и не рвет волосы на голове — но танцы, песни, выпивка, обжорство, секс. Словно оставшиеся желали пережить наилучшие моменты — за тех, что ушли. И предложить им такие на добрый путь. Воспоминание о приятных вещах и забавных моментах.

— А помните, как Паук поссорился с Малым?

— Ну да. Под конец заорал: «иди ко мне на хуй»!

— После чего целый день мочил яйца в холодной воде…

Смех, от всего сердца, радостный.

Михал прохаживался между кострами. Чувствовал он себя прекрасно. Намного лучше, чем когда-либо за последние годы. Почти как дома.

— Выпей! — стукнул его кто-то по плечу и сунул в руки бутылку. — Выпей с нами, ты, русский сукин сын!

В голосе не было и намека на оскорбление, наоборот, нечто вроде уважения. Михал принял фугас, чокнулся стеклом о стекло, сделал глоток. Крепкая. Хорошо. В самый раз для тризны.

Он отправился дальше, обходя кружки людей у костров. Пока что ему не хотелось присесть к какому-либо из них, просто хотелось пройтись, порадоваться моменту.

Она столкнулась с ним совершенно случайно. Вроде бы. Они столкнулись, и он уже глядел ей прямо в глаза. Огромные, карие, глубокие.

— Спасибо, что вернулся, Михал, — шепнула она. — Если бы Куба погиб, я… даже и не знаю, что бы сделала. Все бы тут пошло к чертовой матери.

Парень почувствовал, что краснеет.

— Да не за что.

— Есть за что. И ничего не говори. Добро пожаловать домой.

Дом. Три буквы — и столько значений.

— Я… — неуверенно начал он.

А ее уже и не было. Убежала, исчезла в темноте. Тут же он увидел, как она подходит к ближайшему костру и садится рядом с Якубом. Они обнялись, поцеловались. Черт!

— Да, дорогие мои. Королева глянула на первого вассала, он взглянул на нее, и неожиданно весь мир затаил дыхание, утих ветер, умолкли ручьи, реки и моря, насекомые и звери. Весь мир застыл на мгновение, когда же его вновь наполнили звуки, ничто уже не было таким, как раньше. Потому что случилась измена.

— Измена? Так ведь они только поглядели друг на друга.

— Видишь ли, Майя, измена — это не обязательно, когда кто-то кого-то обманывает, мошенничает или… ну, для этого вы еще слишком маленькие. Самая страшная такая измена, которую совершаешь в мыслях, — он поглядел куда-то в темный угол. — В любви самое позорное — это неискренность.

Она пришла к нему уже далеко за полночь. Костры уже почти догорели, едва смягчая мрак багровым заревом. Большая часть принимавших участие в пиршестве перебралось в жилища в доме или рядом с ним. Наиболее укушавшиеся дрыхли прямо на земле. Где-то в темноте какая-то парочка хрипло дышала в ритме своего частного забытья.

Он был сам. Сидел у погасшего костра, опьяненный самогоном и найденным через столько лет чувством принадлежности. Детский дом в Белоруссии он пережил с этикеткой «проклятого полячка», презираемого как воспитателем, так и воспитанниками. За четыре года шесть раз ему ломали ребра, семь раз — пальцы, он потерял пять зубов, у него имелась трещина в нижней челюсти и черепе. Синяков и ожогов от сигарет он и не считал. Всякий раз в больнице он говорил, что упал с лестницы. Если бы сказал что-нибудь другое, после возвращения в приют не пережил бы и дня.

Здесь было иначе. Этой ночью много раз он с кем-то выпивал, много раз его хлопали по плечу, шутливо подталкивали, его обцеловывали девушки, а один раз — какой-то сильно выпивший парень, который, сориентировавшись в ошибке, сбежал в темноту. Никто и не пытался наплевать на него, сбить на землю, пинать ногами. Три девушки сделали ему весьма конкретные предложения. Он отговорился раной на бедре, и все выглядели разочарованными. Зато все они сообщили ему, где будут спать. Вспоминая об этом, он улыбался.