Войчех Швидзиневский - Фантастика и фэнтези польских авторов

— Ну а он?

Девица фыркнула словно кошка.

— Похоже, ты слишком молодой. Он у нас крупная рыба, отец нескольких детей, уважаемый гражданин и так далее. Похоже, он и так бабла выложил, чтобы затушевать дело. Думаешь, он рисковал бы собственным престижем, защищая какую-то подстилку, с которой ему случилось забыться?

Она вздохнула.

— У него наверняка никаких проблем с приходом сюда не было.

— Но, насколько я знаю предписания, тебе все равно должны была дать карточку кающейся, а даже с ней ты уже имеешь право пройти.

— Не знаю… Тут я сама все глупо испортила. Когда все началось, я пошла к нашему приходскому ксёндзу, и он вылил на меня бочку грязи. Я, правда, тоже в ответе не осталась. Вот вырвалось, что я думаю про весь этот цирк, — помню, что после этих слов я инстинктивно вздрогнул, но ничего ей не сказал. — И он тут же такую мне дрянь в бумаги вставил, что вообще не о чем было говорить. Я подумала, что, может, в Варшаве что-нибудь удастся устроить…

Ага, Оскорбление Общественной Морали плюс Святотатство. После такого не отмоешься!

— Только мне на все это как-то наплевать, висит себе и висит. Разве что… Иногда мне кажется, что со мной что-то не в порядке. Я боялась, не думала, что делаю. А вот теперь меня это мучает. Не знаю… Я только хотела, чтобы Он меня увидел. Чтобы он мне помог об этом не думать. Ведь не выкинул бы он меня за двери, как тот приходский поп. Как ты думаешь?

Я задумался.

— Наверняка это я глупости несу. Что там такая как я дурочка может знать о тайнах веры… Я уже и сама не знаю, чего я хочу. Устрой мне хотя бы только проход. Прошу тебя, устрой.

«Вы — Божья Милиция, и вы не имеете права снисходительно относиться к греху. Если бы хоть в чем-то мы снисходительно прощали грешникам, наш народ не был бы тем, чем он является».

— Оставь мне свои документы. Что только смогу, сделаю. — Я и сам удивился, насколько чистосердечно это прозвучало. — А тебе уже пора идти, — прибавил я. — Наши четки получше, чем у приходских священников, но если бы ты должна была остаться на ночь, мне пришлось бы искать исповедника.

После себя она оставила теплую подушку и какое-то, до сих пор неведомое, вгрызающееся в душу беспокойство.

Солнце склоняется к горизонту все ниже. Уставившиеся в небо глаза. Последние мгновения. Даже я сдерживаю дыхание. Это случится уже через мгновение. Вот… прямо сейчас…

А сделалось пусто и неспокойно; кто должен был залезть — залез и расплющился на плексигласовом барьере, окружающем внутренние сектора, или на спинах пришедших раньше. Из-под ворот сматываются последние продавцы с раскладными прилавками. Некоторые пытаются забрать все барахло с собой; Бибол скучным голосом напоминает некоторым из них, как в свое время Господь лично дал по заднице евреям за спекуляции на освященной территории. Другие грузят только товар получше по карманам, оставляя за барьером разложенных на газетках пластмассовых Дев Марий.

Повсюду пустота, один только барьер, ворота и мы. Время уже совершенно перестало существовать. Молюсь сам, без четок, губами, в которых таится горечь. Мне уже не хочется ругать самого себя и паршивую судьбу, не хочется мне издали глядеть на спины людей, которые более милы Господу, чем я. Они же торчат словно статуи, души которых давным-давно улетучились и слетелись в центре луга, где в небо выстреливает приветственный алтарь. Дожить до этого мгновения… да, это нам было дано.

В соответствии с инструкцией, закрываем ворота намертво. Простые полицейские разошлись, они отдыхают. А эти там, чего сгрудились? Как будто бы кого-то слушают. Даже мусоров в этой кучке все больше. Какой-нибудь святотатствующий мятежник? Иногда таких вылавливаю. Даже в последние недели. Ребята-оперативники рассказывали, как прищучили одного типчика, бесчестящего приветственные плакаты: «И МОЛВИЛ ГОСПОДЬ: ПРИДУ Я К НАРОДУ СВОЕМУ, КОТОРЫЙ НИКОГДА ОТ МЕНЯ НЕ ОТРЕКСЯ» допиской: « чтобы распять меня во второй раз ». Кстати, очень сложно понять, что подобным людям нужно.

И где-то там, среди них наверняка рыдает та моя дура.

Ни туда, ни сюда, посередке, между безбожниками и божьим народом — потому что приказ есть приказ: стоять и следить за воротами. Им и так повезло, что этих так немного. Ведь если бы безбожников было больше, Господь мог бы и не прийти. Вот это как раз все знают, ведь именно потому выбрал Он нашу святую бедность, а не какую-либо из стран Павшего Запада.

Но если бы Он не пришел, их судьбе можно не завидовать. Да и моей тоже — в конце концов, сейчас я самый обычный постовой, после того, как с волчьим билетом меня из комендатуры выперли. Выявляю и хватаю безбожников и грешников.

Эх, от этого торчания целый день человек какую только дурь не несет. Да как бы мог он не прибыть, раз все терминалы сети теокомпьютера подтвердили Пришествие? Теокомпьютер не ошибается. Даже те умники с Прогнившего Запада признают, что система воздействий входит в территории, закрытые для людских чувств. Скоро все закончится.

Скоро. Подношу к глазам часы. «Слагаем к ногам твоим, о Господи, наши страдания, наши заслуги, нашу покорность и отречения…» — мерно повторяет хор громадных колонок. Вот уже третий или четвертый раз повторяется весь ритуал Ожидания, разработанный до словечка и рассчитанный до секундочки.

Что-то набухает у меня в горле, чувствую, как дрожит все тело. Я — грешник, топчущий освященную землю.

Плечом опираюсь о столб ворот; Бибол ходит бешеный, прямо искрит. Сам я гляжу то на безбожников, уже полностью игнорирующих Пришествие, то на толпы верующих и отчаянно пытаюсь не допустить к себе этой мысли. В конце концов, чтобы хоть чем-то занять внимание, вновь начинаю копаться в памяти. И сразу же возвращаюсь к той девчонке.

Не знаю, никогда уже не буду знать, ну что меня искусило. Никаких тебе угрызений совести, что, мол, поматросил девицу — тоже мне, дело большое. Самого последнего прихожанина за это не ожидало бы ничего большего, как только краткая проповедь, а уж в Милиции подобные делишки устраивали на лету. Вот захотелось мне блеснуть талантом к решению проблем, показать, какой я шустрый. Все мои приятели вечно чего-то там кому-то там устраивали: то освобождение от добровольных пожертвований, то заграничное паломничество, а чем я хуже? Ну, короче, взял я все эти бумаги и пошел к одной своей знакомой из отдела подсчета грехов узнать, а чего можно сделать.

Вообще-то говоря, девка сама была виновата, могла и раньше обо всем подумать. Оскорбление Общественной Морали и Святотатство — параграфы тяжкие, но ведь все вопрос времени. С карточкой покаяния нужно здорово находиться, прошения должны вылежаться — при самых лучших толкачах на это уходят месяцы. Но ведь теперь поздно было даже оформлять карту. То есть, оформлять ее обычным порядком.