Войчех Швидзиневский - Фантастика и фэнтези польских авторов

Блин, ну мы и засмотрелись. За воротами никаких кордонов полиции или милиции уже нет, нет уже и плотной группы безбожников. Имеется длинная, занимающая несколько десятков метров дороги колонна, во главе которой идет какой-то ничем не примечательный человек. Они уже входят в широко распахнутые ворота. Я бы мог поклясться, что мы их как следует закрыли: на засов, а потом еще и на замок, снаружи никак вскрыть не могли… Тем не менее, ворота открыты, и сейчас сквозь них проходят ведомые этим странным типом, похожим ни на кого иного, как на сумасшедшего. Достаточно один раз глянуть — фальшивый пророк. Образцовый, хоть в школе показывай. Первый параграф. Самый тяжелый из всех возможных.

Я перестаю что-либо думать, мышцы сокращаются инстинктивно. Боже, как это здорово, иметь возможность действовать: просто, ясно и понятно, ради хвалы имени Твоего. Стартую к воротам словно ракета, оставляя Бибола далеко сзади. Подскакиваю к этому жалкому, улыбающемуся пророку и дергаю за вшивый балахон.

— Пропуск, — рычу я прямиком в глуповато-добродушные зенки. А тот и не пытается защищаться.

— Пропусти меня, человек, — ласково говорит он. — Там меня ждут. Зовут меня, я же слышу этот зов.

Запыхавшийся Бибол подскакивает к нему с другой стороны и тоже орет:

— Пропуск!!!

— Стой, дурак! Остановись… — отчаянный, вибрирующий голос. Очень знакомый голос. Что-то ползет о спине. Ну, ясно, она. Протискивается сквозь расползающуюся потихоньку небольшую группку грешников, поднимает на меня наполненные просьбой, горящие глаза. Раз в сто более полные, чем тогда, в моей квартире. — Ты ничего не понимаешь… — Обеими ручонками она хватает мой уже поднятый кулак. — Вы ничего не понимаете…

Только и я сам уже не такой, как тогда. Невозможно было так долго торчать среди этой колышущейся толпы и остаться таким же, как был. Пошла вон, сучка — отталкиваю я ее изо всех сил, а дальше, уже без каких-либо церемоний наотмашь луплю кулаком прямо в доброе лицо грешника, марающего освященную землю Пришествия. Это из-за него Господь не приходит. Из-за него. А не из-за меня.

— Пиздуй нахер отсюда! — ору я в бешенстве, заряженный настолько, что, похоже, на несколько сантиметров вздымаюсь над затоптанной травой. — Съебывайся! Вон, курва, с освященной земли!

А тот даже не пытается прикрыться, только пошатывается и повторяет:

— Не закрывай мне проход, человек, там меня ждут…

Ну, это уже слишком. Это его здесь должны были ожидать, мать его за ногу, вонючего нищего, в гнилом тряпье. Вместе с Биболом мы резко выступаем во славу Господню и пинками выгоняем святотатца за ворота. Их колонна уже разбежалась во все стороны. С этими фальшивыми пророками самая лучшая метода, как говорили нам во время учебы — когда народ сам увидит, как их мессия получает в рыло, и никаких чудес; тогда они сразу в себя приходят.

Запыхавшиеся, мы стоим в воротах. Пара архангелов с огненными мечами. Только одна она, грешница проклятая, опустилась перед ним на колени, заходится в рыданиях. Собирает его с дороги, словно охапку рваных тряпок, поддерживает опадающую голову.

— Прости им, Отче, ибо не ведают они, что творят, — слышу я еще. Мало ему было. Закусываю губу, но за ворота выходить не собираюсь. Птеродактиль глядит на меня сквозь слезы. Мне же хотелось бы прибить ее. Искупить собственную дурость. Впрочем, сейчас это уже неважно.

А он, опираясь на руки блудницы, медленно поднимается, поднимает ко мне окровавленное, изуродованное нашими сапожищами лицо и говорит уверенным, хотя и тихим голосом: «Пойдешь за мной». А больше и ничего. Он поворачивается. Они медленно уходят, среди газетных клочьев и брошенных прилавков.

За нашими спинами все та же напрягшаяся в ожидании толпа. И что-то со мной вдруг происходит, Боже, уже и не знаю — что, и мне хотелось бы содрать с себя мундир и знаки отличия и бежать за этим придурком, которого я сам только что избил, и броситься к его ногам, и в то же самое время чувствую, что ненавижу, всей душой ненавижу и его, и ее, и эту ожидающую Господа толпень, и я саму же ничего не знаю, не понимаю, ужасно — такая вокруг меня пустота, ни лучика, никакого направления…

И мне хотелось бы вообще не существовать, не чувствовать, не видеть, не требовать понимания — нет, не могу я это выразить словами…

И только одно я уже знаю наверняка, что Господь сегодня уже не придет. Беда грешникам. Я трясусь так, что у меня зубы стучат.

— Эй, малой, спокуха!

Бибол хватает меня за руки, успокаивает, словно ребенка. Я делаю глубокие вдохи. «Пойдешь за мной». Как будто бы знал.

Да. Если Господь не придет, если нужно будет до конца выкорчевать грех на этой земле, то пойду за ним. След в след.

А Господь не придет!

Бибол хлопает меня по плечу. Снова запираем ворота на засов. Уже получше. Я закрываю глаза. Все уже прошло. Я уже все понимаю, все становится ясным и простым, так же, как было в течение всей жизни. Я точно знаю, чего ты хочешь от меня, Господи. В какую же муку превратилась бы жизнь, если бы кто-то не мог бы всего этого разъяснить.

Испаряются глупые мысли, отходит беспокойство. Я кладу руку на четках и вслушиваюсь в чирикание моих молитв, регистрируемых теокомпьютером. И я чувствую, как люблю Господа, люблю Его изо всех сил, именно так, как умею, и как меня этой любви научили.

«Пойдешь за мной».

— Закури, малой, — говорит Бибол. — Теперь-то уже сейчас все и кончится.

Я глубоко затягиваюсь.

— Вот сейчас как раз работа только и начнется, Бибол. Куча работы, — отвечаю я, качая головой. И задумчиво через пару секунд повторяю: — Куча работы, Бибол.

Этот рассказ я прочел еще, страшно подумать в каком году, в журнале «Феникс».

Каким-то макаром журнал куда-то пропал. И вот только сейчас я могу исполнить собственное желание.

Рассказ — как мне кажется — нисколечки не устарел, равно как и «Золотая галера» Яцека Дукая вместе с «Ведьмином» Анджея Сапковского, которые были опубликованы в сборнике «Блудница» в далеком 1991 году издательством «Przedświt». Для польской фантастики это действительно было время перед рассветом…

Город был разрушен. Не так, как сравнивает города с землей ковровая бомбардировка, но вовсе и не так, как искалечивает городскую ткань длительный артиллерийский обстрел. Война, пришедшая на окраины города, была войной современной, войной разумного оружия, мыслящих снарядов, автоматических истребителей и боевых роботов. Подобная война уничтожает города, словно сумасшедший хирург, вырезающий из здорового организма важнейшие органы. Электростанция, водопровод, радио- и телевизионные станции — пали в течение нескольких первых часов. Многотысячная масса обитателей, лишенных электричества, воды и доступа к информации, вытекла из города и двинулась на запад, попеременно подталкиваемая волнами паники и отчаянной надежды. Лишь бы подальше от надвигающейся армии, лишь бы поближе к союзным войскам, несущим спасение и освобождение.