Станислав Рем - Боги не играют в кости

Зимин долго смотрел в лицо немца. А тот всё кричал и кричал, в истерике пытаясь скинуть с себя убитого им человека. И лишь только когда шальная пуля впилась ему в бок, он удивлённо замолчал, весь напрягся, и…. затих. И именно в тот миг, когда оранжевый цвет начал покрывать его тело, Зимин увидел, как лицо фашиста вновь приобрело человеческий, умиротворённый облик, будто личная смерть реабилитировала его перед ним же самим.

Как ни странно, лейтенант в данный момент не чувствовал ни радости, ни ненависти — ничего. Здесь, на высоте, находясь в странной, каплевидной капсуле, в некоторой отрешённости, ему вдруг стало безразлично всё, что происходило там, внизу. Даже наоборот, Хотелось, чтобы всё то кровавое месиво, что творилось под ногами, закончилось как можно скорее. И не важно, в чью пользу, главное, как можно скорее. Впрочем, новое состояние Зимина нельзя было назвать равнодушием. Нет, данное состояние никак им быть не могло. Лейтенанту вдруг стало стыдно за то, что творилось внизу. Непонятно, перед кем, непонятно за что, но именно стыдно. Как бывает стыдно ребёнку, которому дарят дорогую игрушку, а он её тут же нечаянно ломает на глазах у тех, кто её подарил. И этот стыд имел вселенские масштабы. Зимину стало стыдно за всех. За тех, кто самым варварским образом уничтожал то, к чему не имел никакого отношения — уничтожал жизнь. За тех, кто, с обеих сторон, послал этих людей убивать друг друга. За тех, кто мог остановить братоубийство, но так и не остановил. И стыдно было перед неизвестным ТЕМ, кто подарил всем этим людям жизнь, а они, вместо того, чтобы жить, радоваться, любить, так бездарно и бессмысленно прощались с драгоценным подарком, будто были в состоянии получить его ещё раз. Мальчишка — лейтенант и сам не мог понять, откуда у него, комсомольца, убеждённого врага фашизма, вдруг и так неожиданно зародилось подобное чувство. Но, тем не менее, в ту минуту именно чувство стыда властвовало над ним.

Оранжевый цвет охватывал всё большую и большую территорию. Это ж сколько, подумал Зимин, людей, по чьей-то злой воле, сейчас уходят из жизни? Уходят просто так. Не по старости, не в результате болезни, не из-за несчастного случая. А по причине ненависти. Это что же за странное состояние то такое — ненависть, если оно заставляет человека делать противоестественные вещи.

Теперь лейтенант наблюдал за всем происходящим внизу не как за сражением, или битвой за идеалы, а как за простым, банальным убийством. Причём, обе стороны в тот момент, после первой пролитой крови, уже не имели ни малейшего понятия, во имя чего убивают друг друга. Идеологическая составляющая придёт потом, после. Она будет аргументирована с обеих сторон, и веско доказательна. Обе стороны будут оправдывать себя, свои действия, точнее, оправдывать массовое убийство, на которое толкнули этих людей. Но, то будет после. А сейчас, здесь, в данную минуту, одна животная сила пыталась стереть с лица земли другую животную силу. И никакая идеология на затянутом гарью поле, в сию минуту не имела никакого смысла и значения. Смысл имелся только в одном — убивать.

Зимин сжал кулаки, с силой закрыл глаза. Господи, за что всё это….

В голове юноши, неожиданно, будто вспышка молнии, промелькнула новая картинка. Берлин. Зимин чётко осознавал: перед ним Берлин будущего. На улицах ни одного портрета Гитлера. Ни одного намёка на свастику. Главой Германии, как ни странно, является не генерал, не монарх, и даже не мужчина, а маленькая, улыбчивая женщина, из простой семьи ремесленника. По городу ходят арабы, негры, евреи. Их никто не трогает.

Не успел лейтенант более детально рассмотреть, что ещё происходит в будущем Берлине, как неведомая сила унесла сознание танкиста в иной город будущего, в Киев. И то, что солдат увидел, потрясло до глубины души. Молодые люди, будто в Германии тридцатых годов, строем маршируют по широкой улице, неся в руках факелы. На рукавах повязки, с рисунком, сильно напоминающим ломаную свастику. Некоторые вскидывают руки в нацистском приветствии, выкрикивают непонятные, но явно агрессивные речёвки. А стоящие на тротуаре люди, в большинстве, испуганно взирают на происходящее.

Зимин почувствовал лёгкое головокружение: не может быть. Какой-то бред. Ведь мы же… Как же так? А картинка имела продолжение. На улицах теперь уже новой Москвы молодые парни, с закрытыми косынками лицами, устраивают погромы, жгут автомобили, бьют стёкла витрин, ломают могильные надгробия и пишут на стенах: «Жиды, вон из России».

Темнота. Темнота окутала Зимина. Или он просто закрыл глаза, чтобы не видеть то будущее, ради которого они, здесь, под неизвестным никому селом Октябрьским, сдыхают. И будет ли кто помнить в том, непонятном, со свастикой, будущем про бой под этим селом? Да и будет ли село носить такое название, коли по Киеву и Москве спокойно гуляет нечисть? И будет ли оно вообще?

Тело юноши зависло в неподвижности.

А, может, нет его, будущего? А есть только настоящее? И всё, что происходит вокруг, делается не во имя будущего, а только и исключительно во благо настоящего? Что такое будущее? Эфемерность. Разве можно жить во имя эфемерности? А вот ради настоящего можно и нужно. Ради настоящего можно вытащить из комода дырявое, пронафталиненое прошлое, использовать его в качестве знамени. Можно спрятать это прошлое подальше, так, чтобы кто-то другой не нашёл и не использовал его в своих интересах. Но и в том, и в другом случае, оно будет использовано только и исключительно ради настоящего. Потому, как те, кто придёт на смену будущим покойникам, будут жить своей жизнью, и своим настоящим, которое, как показывает весь опыт человечества, чаще всего, кардинально отличается от настоящего их отцов, и никогда не совпадает с их мечтаниями.

Зимина вновь охватил стыд. И с этим чувством он уже ничего не мог поделать. Лейтенант неожиданно понял: с данной минуты он больше никогда не сможет думать, строить планы, просто жить, не помня о том, что с ним только, что произошло, пусть даже во сне. Хочет того, или нет, но отныне он постоянно будет задавать себе вопрос: почему люди уничтожают друг друга? Зачем? Во имя чего? И, зная ответ, зная будущее, побоится высказать его вслух.

Нет, где-то там, в подсознании, Зимин прекрасно помнил, как началась война, какие чувства испытывал он, когда шёл на фронт. Всё было правильно, и подчинялось логике. Но только не в данный момент. Здесь, в капле, не работала ни одна логическая схема, которая беспроигрышно срабатывала на земле. Здесь, в капле, всё, что творилось там, внизу, не поддавалось никакой аргументации. Мужчины, женщины, и с той, и с другой стороны, которые могли жить друг с другом, и которые так именно и жили, до определённого часа, вдруг, по чьей-то чужой, злой воле, неожиданно, из нормальных, вменяемых людей, превратились в кровожадных убийц. Они, никогда ранее не встречавшиеся друг с другом, и не имеющие друг к другу никаких претензий, сегодня увиделись в первый и в последний раз, и увиделись только для того, чтобы лишить жизни друг друга. Во имя чего? Во имя будущего? Какого будущего? Ведь будущее не исполнилось ни у той, ни у другой враждующей стороны. Так во имя чего всё это произошло? Непонятно. А потому, несмотря на смерть и ужас, творящийся внизу, после той картинки будущего, что вспыхнула в мозгу, всё казалось глупым, отталкивающим и безобразным.