Вера Огнева - Меня зовут I-45

Нет-нет! Только его не хватало!

Между ними пролегало десять полос. Десять полос, десять шагов.

Малая в панике глянула на огни светофора, распрямилась и заковыляла прочь от перекрестка.

Скорее бы красный.

Скорее бы красный.

Скорее бы…

Рев моторов огласил улицу. Светофор вдруг переключился на красный, машины помчались дальше, а легионер замер под разделительными маячками посреди проезжей части. Потоки машин огибали его по обе стороны. Странно, конечно; Малая была уверена, что зеленый сигнал горел бы еще долго. Но тем лучше для нее. Стоило сматываться, пока преследователь не мог двинуться с места.

Услышав гул тормозов, она опять обернулась. Со съезда эстакады на полном ходу летел тяжеловоз. Легионер зачарованно уставился на него.

«Не останавливайся», – мелькнуло в голове, прежде чем Малая успела перехватить эту мысль и задушить на корню.

И что-то внутри грузовика хрустнуло. Будто стекло лопнуло в ладони. Водитель попытался затормозить, – Малая почувствовала, как он заколотил по сенсорной панели управления, – но машину занесло. Кузов качнулся, мигнул турбинами, медленно завис на боку.

Перевернулся и накрыл легионера собой.

Малая вскрикнула и прижала руки ко рту. Прохожие остановились, кто-то завизжал. Разделительные маячки на месте аварии окрасились красным, вдалеке завыли сирены.

А Малая неслась по склону улицы, бежала на нижний уровень.

Не ее вина. Ведь светофор переключился сам, и тяжеловоз перевернулся сам.

Она была совсем ни при чем.

Просто не успела что-то сделать.

Хотела, но не успела.

И какая-то ее часть беспрестанно думала о том, как было бы здорово, если грузовик все-таки не остановится. Сколько проблем исчезнет одним махом. Вспомнив это, Малая всхлипнула. Легионер мог выжить. Разумеется, мог, кивнула она себе. Наверняка отпрыгнул или еще что-нибудь придумал. Она торопливо вытерла слезы и свернула за откатную дверь с изображением робота на вывеске. Знакомая территория. Сама того не желая, она вернулась к дому. Уже ставшая родной колонна нависла над ней черной тенью.

Очень кстати. Нужны были деньги и свежая одежда. Армокостюм слишком бросался в глаза.

Малая взбежала по лестнице. На этаже царила тишина, только шелестел мусор, потревоженный ботинками. Она осторожно заглянула в коридор.

Никого.

На цыпочках Малая пробежалась к своей двери и сунула ключ-карту в замок. Тот мигнул зеленым. Она включила ночной режим окуляра, сжала влажные ладони и толкнула дверь.

Тоже никого. Только очертания мебели и серый прямоугольник окна. Комната оказалась такой унылой. Воспоминания о ней были чище, чем она сама. Стены с потеками, окно грязное, и одежда… Малая скривилась. Тоже серая, в тон стенам.

Переодевшись, она сорвала с изголовья кровати сумку и принялась набивать ее всем, что могло сгодиться. Две карты с денариями, футболка, аптечка, блокнот и зачем-то старый навигатор-наушник.

На краю стола лежал пластиковый прямоугольник. Ключ-карта от комнаты Энцо. Когда они только заселились, он оставил ей запасной на всякий случай.

Как же без него было одиноко. И страшно…

Малая вытерла нос. Все это временно. И одиночество, и вонючие комнатушки. Она разыщет Энцо, вытащит из тюрьмы. И с Аларихом они разберутся уже вдвоем.

Она закинула сумку на плечо и ухватила ключ. Стоило поискать в его комнате деньги – кто знает, сколько времени придется прятаться?

Малая пробежалась по сумрачному коридору и разблокировала замок. Дверь с тихим щелчком отъехала в сторону. Внутри все было перевернуто – то ли легион устраивал обыск, то ли местные залезли. Деньги наверняка вытащили, да и оружие, если оно имелось.

Она подняла с пола куртку. Большую, в такую можно обернуться дважды. Прижала ее к груди и вдохнула уже ставший близким запах.

Шаги за спиной она услышала слишком поздно.

Легионер Луций Цецилий Авианий Марс не любил утро.

Ни жиденький рассвет, едва пробивающийся через потолок нависших над Четвертой курией туч. Ни желтые всполохи лучей в дни хорошей погоды. И ничто – ни дождь, ни мокрый снег зимой, ни самый лютый ураган – не меняло его распорядка.

Ровно в пять утра он вставал. Залезал под широкую струю душа, где нещадно оттирал себя под осенне-прохладной водой. Шлепал на кухню – слишком тесную по меркам его богатого семейства и слишком просторную для одного человека по меркам самого Луция. Выпивал чашку свежесваренного кофе, без аппетита поглощал тост с ломтиком ветчины. В качестве десерта откупоривал пузырек из тонированного стекла и лепил за щеку перламутровую таблетку «гелиоса». Обычный завтрак.

Но это утро началось не в пример бодрее.

Храмовый бассейн кипел. На поверхности вздувались маслянистые пузыри; лопаясь, они выпускали удушливый газ, от которого кружилась голова.

Луций снова глянул на притихшего скворца в своей руке. Тот косился черными бусинами глаз. Сердце отчетливо билось в щуплой груди, под нитками косточек. Боялся. Луций же не чувствовал ничего, кроме горя и странной гулкой пустоты.

Он ухватил птицу за голову, свернул шею и бросил в кипящую жидкость далеко внизу, за каменным парапетом. Та сожрала пернатое тело в мгновение ока. Следом упали три щепотки земли из пластикового контейнера неподалеку.

– Хозяин космических глубин, прими эту смерть, – торопливо зашептал нелепые, заученные с детства слова, кося глазом на женщин в нескольких шагах справа. Те истово молились; голубь в руках старшей беспомощно крутил головой. Сам Луций в молитвы не верил – да и в богов тоже, – но сегодня ему хотелось поговорить хоть с кем-то, пусть и с выдуманным Плутоном и его ларами. Больше собеседников не осталось.

– Прими эту смерть, как принял высокородного патриция Миния Аэлия Агеласта, потомка Ювения Агеласта, отца Овидия Агеласта и Аэлия Агеласта Младшего.

Он сбился и умолк. Сглотнул злобу и горечь с языка.

– Он был хорошим другом и напарником. Терпеливым человеком. Будь к нему милостив.

Луций вскинул голову, уставился на храмовый купол, пережидая непростительную для легионера слабость. По серому пористому камню ползли голограммы лиц усопших. Они мирно улыбались. Казалось, спали, если бы не зашитые глаза. Миния среди них уже не было – лики проецировали в течение первых суток после смерти. Затем тела кремировали и отправляли прах в окружной колумбарий.

Все это казалось омерзительным. Украшенный фальшивой позолотой храм, фальшивое тихое пение из динамиков за капителями колонн, фальшивая печаль на лицах жрецов в расшитых хламидах. Ничто из этого не могло приглушить боль утраты.

Глянув в последний раз на кипящий источник, он прошел по центральному нефу храма, мимо каменных скамей, на которых сидели потерянные скорбящие. У выхода сдернул одноразовую тогу с плеча, сунул ее белый ком в отверстие мусороприемника и поднес запястье к электронному жрецу. «Списано сто денариев, – безмолвно написал тот на экране. – Боги да пребудут с вами». Прозрачные ворота разъехались, и Луций шагнул в свежий утренний сумрак.