Грег Иган - Аксиоматик (Сборник)

— Так же и для меня

— Тогда в некотором смысле, наши воспоминания уже движутся в направлении своего рода симметрии, в течение многих лет. Мы оба помним, что было сказано, даже если бы мы оба услышали это от кого-то другого.

Соглашение. Молчание. Момент замешательства. Затем:

— Бентли использовал это изящное разделение "памяти" и "личности"; оно на самом деле так чисто? Жемчужины это компьютеры, основанные на технологиях нейронных сетей и те не можешь говорить о "данных" и ''программах" в абсолютном смысле.

— В общем, нет. Его классификация должна быть произвольной, в некоторой степени. Но кому какая разница.

— Это важно. Если он восстанавливает "личность", но позволяет "воспоминаниям" сохраняться, ошибочная классификация может оставить нас.

— Что?

— Всё зависит от этого, не так ли? С одной стороны, такое полное "восстановление" и абсолютно не затронутое, что весь опыт мог бы и не быть. А с другой стороны…

— Постоянно.

— … слияние.

— Разве это не точка?

— Я не знаю больше.

Тишина. Сомнения.

Тогда я понял, что я понятия не имел, был ли это мой черед ответить. Я проснулся, лежа на кровати, слегка ошеломленный, как будто ожидая ментальной паузы для перехода.

Чувствовал себя немного неловко, но в меньшей степени, чем когда я проснулся в каком-то другом Статисте. Я взглянул на бледный гладкий пластик моего туловища и ног, затем махнул рукой перед лицом. Я выглядел как бесполый манекен с витрины, но Бентли показал нам тела заранее, это не было большим шоком. Я медленно сел, потом встал и сделал несколько шагов.

Я чувствовал себя немного оцепеневшим и опустошенным, но мои кинестетическое чувство и проприоцепция были прекрасными; я чувствовал себя расположенным между глазами, и я чувствовал, что это тело было моим. Как и с любой современной пересадкой, моя жемчужина управляла напрямую, чтобы приспособить изменения, избегая необходимости нескольких месяцев физиотерапии.

Я оглядел комнату. Она была скудно обставленной: одна кровать, один стол, один стул, одни часы, один комплект головидения. На стене висела репродукция литографии Эшера "Узы единства," портрет художника и, по-видимому, его жены, их лица, как очищенные лимоны в спиралях кожуры, соединенные в единую, взаимосвязанную группу. Я проследил внешнюю поверхность от начала до конца, и был разочарован, так как ожидал, что это будет подобием ленты Мёбиуса.

Окон нет, одна дверь без ручки. На стене, рядом с кроватью, висело зеркало в полный рост. Я стоял некоторое время, и смотрел на мой нелепый вид. И вдруг мне пришло в голову, что если у Бентли была настоящая любовь к играм в симметрию, он мог построить одну комнату, как зеркальное отражение другой, модифицировать набор головидения, и изменить одну жемчужину, одну копию предоставив мне, изменив правое на левое. То, что выглядело как зеркало, не могло быть ничем иным, кроме как окном между комнатами. Я неловко улыбнулся моим пластиковым лицом и мое отражение выглядело соответствующим образом смущенным.

Идея привлекала меня, какой бы маловероятной она не была. Ничего, кроме эксперимента в ядерной физике не могло выявить отличие. Нет, не верно; маятник с свободным ходом, как у маятника Фуко, будет проходить тот же путь в обеих комнатах, не давая игре никаких шансов. Я подошел к зеркалу и стукнул его. Оно похоже не поддалось, за ним либо кирпичная стена или что-то наподобие, глухой удар с противоположной стороны, мог бы дать объяснение. Я пожал плечами и отвернулся. Бентли мог бы сделать все, что я знал, вся установка могла быть смоделирована компьютером. Мое тело не имело никакого значения.

В комнате всё было неуместным. Место было… Я сел на кровать. Я вспомнил кого-то, Майкла, вероятно задающегося вопросом, буду ли я паниковать, когда я останусь в своей сущности, но я не нашел никаких оснований для этого. Если бы я проснулся в этой комнате без недавних воспоминаний, и попытался разобраться, кем я был из моих прошлых, я бы не сомневался, что сошел бы с ума, но я точно знал, кем я был, у меня было два длинных пути, ведущие к моему нынешнему состоянию.

Перспектива быть измененным обратно в Шиану или Майкла больше не беспокоила меня в целом. Пожелания восстановить их отдельные личности переносились мной спокойно. Желание их личной целостности проявлялось во мне как облегчение при мысли об их повторном появлении, а не как страх перед моей собственной гибелью. В любом случае, мои воспоминания не были вычеркнуты, у меня не было никакого смысла иметь цели, которые один или другой из них не будут преследовать.

Я чувствовал себя более как их наименьший общий знаменатель, нежели любой другой вид синергетического сверхразума. Я был меньше, но не больше, чем сумма моих частей. Моя цель была строго ограничена: я был здесь, чтобы насладиться странностями Шианы и ответить на вопрос Майкла, и когда пришло время, я был бы счастлив раздвоится и возобновить две жизни, которые я помню и ценю. Итак, какой же я испытывал опыт?

Таким же путем как и Майкл? Таким же путем как и Шиана? Я не претерпел никаких фундаментальных изменений, но даже если и я пришел к такому выводу, я начал задаваться вопросом, был ли я в том положении, чтобы судить.

Возможно ли, что воспоминания о том, как быть Майклом, и воспоминания о том, как быть Шианой, содержат неизмеримо большее, чем два из них могли бы выразить словами и обменяться в устной форме? Действительно ли я что-нибудь узнал о природе своего существования, или моя голова просто наполнилась поддержанным описанием — интимным, и подробным, но не таким непрозрачным, как язык?

Если мой разум радикально отличался, была ли разница в том, что я мог точно чувствовать — или все мои воспоминания в момент запоминания, просто изменялись в понятия, которые казались знакомыми? Прошлое, в конце концов, не было более узнаваемым, чем внешний мир. Это самое существование также должно было приниматься на веру и могло ввести в заблуждение.

Я удрученно уронил голову на руки. Я был ближе, чем они могли бы стать, и что получил я? Надежда Майкла осталась столь же резонной, столь же недоказанной, как всегда.

Через некоторое время, мое настроение начало улучшаться. По крайней мере, у Майкла поиск был завершен, даже если он закончился неудачей. Теперь у него нет никакого выбора, кроме как принять это и двигаться дальше.

Я ходил по комнате некоторое время, щелкая по каналам головидения. Я на самом деле начал скучать, но я не собирался тратить восемь часов и несколько тысяч долларов, на просмотр телесериалов. Я размышлял о возможных путях испортить синхронизацию двух моих копий.

Это было непостижимо, как Бентли мог подогнать комнаты и

тела с такой превосходной точностью, что инженер, достойный этого имени не мог найти какой-либо способ нарушения симметрии. Даже подбрасывание монеты могло бы сделать это, но у меня не было монеты. Бросить бумажный самолётик? Это звучало многообещающее — самолётики очень чувствительны к воздушным потокам — но единственной бумагой в комнате была картина Эшера, и я не мог заставить себя разорвать её. Я мог бы разбить зеркало и осмотреть формы и размеры фрагментов, которые бы добавили доказательства или опровергли мои предыдущие размышления, но, после того как я поднял стул над головой, я вдруг передумал. Два противоречащих друг другу набора краткосрочных воспоминаний были достаточно запутанными в течение нескольких минут сенсорной депривации; взаимодействие с физической средой в течении нескольких часов могло сильно травмировать. Лучше повременить, пока я отчаянно не захотел развлечения.