Сергей Снегов - Сочинения в трех томах. Том 1. Люди как боги

- Почему такая мировая скорбь, Эли?

- Боюсь Мэри. Она кружится с ангелами и змеями, но все время оглядывается на меня. Вам хорошо без Веры, а мне грозит семейный скандал, если не поостерегусь.

- Нет, так легко вы не отделаетесь, - воскликнул он и пригласил двух галактянок.

Я не доставал головой до плеча моей партнерши, но это не помешало нам сплясать веселый танец под веселую музыку. Музыкантов я не увидел: звуки передавались телепатически. Было хорошо, но не настолько, чтоб захотелось повторить танец.

Я забрался в чащобу освещенного деревьями парка. Веселая сумбурная музыка, звучавшая во мне, стала ясной и грустной. Я вспомнил индивидуальную музыку, распространенную на Земле: чем-то звучавшие во мне мелодии походили на те, земные, - под настроение.

Но было и важное различие: мне сейчас не хотелось грустить, душа моя не заказывала печальных звуков. Мелодия здесь рождается гармонически, она создавалась не одним мною, но всем окружением - и темной ночью, и сияющими, разноцветными, разнопахнущими деревьями, и радостью наших хозяев, ублажающих своих гостей, и их опасениями перед нашими домоганиями, и состоянием моей души… И все это складывалась в звучную, легкую, нежную и печальную многоголосую фугу.

В парке меня вскоре разыскала Мэри.

- Эли, здесь божественно хорошо! Как бы порадовался наш Астр, если бы он попал сюда вместе с нами!

- Не надо вспоминать Астра, Мэри! - попросил я.

Мы долго бродили по парку. Давно отгремел праздник, наши удалились на покой, хозяева пропали, а мы по-прежнему любовались феерией, превращенной в быт, - сейчас, на исходе ночи, она расточалась для нас одних.

Потом, уставшие, мы уселись на скамейку. Мэри положила голову мне на плечо, а во мне поднялись мысли, чуждые великолепной ночи. Я вспомнил Землю и Ору, первую встречу с Мэри в Каире, первую - и последнюю - встречу с Фиолой, сумасбродную любовь к прекрасной змее, так бурно заполнившую меня и вскоре так незаметно угасшую, наше дальнее путешествие в Плеяды, оба наши вторжения в Персей, картины злодейств разрушителей. Тысячи страстных, то нежных, то горьких воспоминаний вздымались во мне и стирались, я бродил в прошлом, то восхищаясь им, то негодуя, - переживал его заново.

А потом место прошлого заняло настоящее, но не то, пленительное и томное, в котором я сейчас находился, нет, суровое, полное недоверчивости и опасений. Я размышлял о галактах, о их совершенной самоублаженности, о слепом ужасе смерти, чудящейся им за пределами их звездных околиц. И мне страстно, до боли в сердце, хотелось опровергнуть их, бросить им в лицо горькие обвинения в эгоизме, возродить погасшую ответственность за судьбы иных, далеких им звездных народов, влить в их спокойную кровь наш, человеческий бальзам беспокойства…

Я повернулся к Мэри и сказал:

- Ты права, Мэри, Астру бы здесь понравилось. Воображаю, как бы он плясал с Гигом и кувыркался в воздухе с Трубом.

- Не надо! - сказала она. - Ради бога, не надо, Эли!

…С той ночи прошло много лет. Я сижу на веранде в нашей квартире на семьдесят девятом этаже Зеленого проспекта, той самой, что мы когда-то занимали с Верой. Вера недавно умерла, прах ее, нетленный, покоится в Пантеоне. Скоро и мы с Мэри умрем, искусство бессмертия галактов, несмотря на все эксперименты, пока что людям не дается. Я не жалуюсь. Я не страшусь смерти. Я прожил хорошую жизнь и не отворачиваю лицо, когда вспоминается пережитое.

А внизу, против наших окон, в центре Зеленого проспекта, высится хрустальный купол - мавзолей Астра. Я не буду вызывать авиетку, чтобы опуститься к куполу. Я закрываю глаза и вижу, что в нем и что вокруг него. Вокруг мавзолея днем и вечером - посетители, их очередь иссякает лишь к поздней ночи. А внутри, в нейтральной атмосфере, - он, наш мальчик, маленький, добрый, кажется, и в смерти энергичный, и такой худой, что щемит сердце. А у входа никогда не меркнущая надпись: «Первому человеку, отдавшему свою жизнь за звездных друзей человечества». Эту надпись сочинил Ромеро, я видел слезы в его глазах, когда он предлагал ее Большому Совету, видел, как плакали члены Совета. Я благодарен Ромеро, я всем благодарен, мне хорошо. У нас с Мэри нет ничего своего, кроме совместно прожитой жизни и трупика сына, ставшего святыней человечества, - так иного у нас, так бесконечно много! Мне хорошо, и я не буду плакать.

Последний раз в своей жизни я плакал тогда, ночью, на великолепной планете галактов, под их радостными деревьями, источающими сияние и аромат, - и Мэри, обняв меня, плакала вместе со мной…

Нас повезли на одну из пустынных планет, переоборудуемых для жизни.

Эта поездка занимала меня больше, чем знакомство с бытом галактов в их райски благоустроенных обителях.

Ромеро иронизировал, что поиски совершенства захватывают меня сильнее, чем совершенство достигнутое.

- Вы весь в пути, - сказал он на планетолете. - И, не обращая внимания на встречающиеся в дороге станции, нетерпеливо стремитесь к следующей, чтоб так же стремительно пролететь мимо.

Возможно, кое в чем Ромеро и прав, но я ту же мысль выразил бы проще: я - человек дела, а дела было так много, что не хватало времени на любования.

Планета, куда нас повезли, называлось Массивной. Она и вправду была массивной - исполинский камень, пики и скалы, пропасти без дна, гигантские трещины от полюса к полюсу, еще огромней горные цепи. На обкатанные шарики наших планет эта угрюмая каменная шишка в космосе походила мало. И ни намека на атмосферу, ни следа воды, даже ископаемой! Если этот унылый клочок мира был создан рамирами, то или эти загадочные существа работали крайне небрежно или дальше создания мертвых камней их фантазия не шла.

Массивная интересовала меня еще и потому, что напоминала Плутон - планету моей юности, превращенную в гигантский космический завод из такой же примерно скалистой пустыни, - правда, там была окаменевшая вода. И, знакомясь с деятельностью галактов, я должен был признать, что если в инженерных решениях мы и превосходили их, то целеустремленности общего замысла нам следовало учиться у них.

Горы покрывала плесень, бурая, неприятная на ощупь плесень, и горы таяли на глазах. Это не были бактерии, творящие жизнь, как у Мэри, эти мхи лишь разлагали камень на химические элементы. Наши атмосферные заводы на Плутоне работали интенсивней. Но заводы возделывали лишь незначительную часть планеты, а мхи галактов покрывали всю ее поверхность: мертвая планета парила, источала азот и кислород, всюду по ней струились ручьи и реки, заполняя впадины, будущие моря.

И деятельность галактов лишь началась здесь, а не кончалась на этом. Проект заселения планеты был грандиозен. И снова люди пошли бы иным путем, чем галакты. Мы колонизировали бы планету - привезли рыб, зверей, птиц, засадили уже произрастающие в других местах растения. Галакты не колонизировали свои планеты, а развивали то, что подходило каждой.