Григорий Адамов - Тайна двух океанов. Победители недр

Володя забыл о времени. Теперь он не отрывал глаз от киноаппарата. С минуты на минуту должна была появиться трасса – он был твердо убежден в этом. Глаза напрягались до боли, стараясь не упустить спасительной линии на снимке.

Радостный крик прорезал наконец однообразное гудение моторов.

– Трасса!.. Есть трасса!..

Вот ее смутная еще вертикальная тень, пересекающая весь снимок сверху донизу.

Но почему она так далеко в стороне, почти у самого края снимка? Неужели торпеда так сильно отклонилась от трассы? Она и сейчас отходит от нее, тень еще ближе подошла к краю снимка, почти сливаясь уже с ним одной своей стороной. Какое счастье, что она вовремя замечена! Пять минут опоздания – и торпеда прошла бы далеко в стороне от трассы, и они навеки разошлись бы со снарядом в безграничных, слепых глубинах земли.

Скорей к трассе и вниз – к снаряду!

Володя слегка повернул небольшой рычаг на распределительной доске – вниз и вправо, по двум взаимно перпендикулярным градусным дужкам – и опять прильнул к окошечку. Тень начала медленно, едва уловимо для глаз, передвигаться к середине снимка, но очертания ее все еще оставались смутными. Прошло около часа, прежде чем она достигла середины снимка, и тогда Володя поставил рычаг точно посредине горизонтальной дуги. Торпеда шла теперь вниз по крутому уклону, прямо на полосу тени.

У Володи затекли ноги, заболели спина и шея от неудобного и напряженного положения. Но он не отходил от киноаппарата. Все яснее и четче проступали очертания тени на снимке. Она медленно поднималась, уходила вверх, открывая снизу новые участки. Торпеда спускалась все круче вниз. В радостном нетерпеливом волнении Володя тихо запел буденновский марш:

Внезапно на последнем слове его голос осекся и пение оборвалось. С полуоткрытым ртом Володя обхватил обеими руками киноаппарат и на мгновение замер.

Потом отвел побледневшее, без кровинки, лицо с расширившимися глазами, в которых застыл смертельный ужас. Он хотел что-то сказать, но губы не повиновались. В свистящем, нечленораздельном шепоте едва можно было разобрать:

– Это не трасса…

Как будто теперь лишь поняв все значение этих слов, он отчаянно закричал:

– Это не трасса… Михаил! Это не трасса!.. Мы заблудились!..

Упав на колени возле Брускова, он шептал трясущимися губами:

– Мы не туда идем… Я потерял… потерял трассу… Мы заблудились…

С неожиданной силой он вдруг вскочил на ноги и вновь прильнул к окошечку киноаппарата. В центре снимка, на сером фоне габбро, вертикально стояла темная полоса с зазубренными, неровными очертаниями. Внизу полоса неожиданно расщеплялась на пучок тонких, извилистых, спутанных в клубок нитей.

Сомнений нет! Это трещина – странная, необычная, – но все же трещина, а не трасса снаряда.

Володя резко, как перед внезапно открывшейся пропастью, повернулся к распределительному щиту и выключил все моторы. В наступившей тишине, дрожа всем телом, все с тем же ужасом в глазах, он опустился рядом с Брусковым на пол камеры и застыл…

Одно видение заполняло теперь его мозг, овладело всеми чувствами: огромная мрачная толща земной коры вверху, над ним, пылающая бездонная глубина внизу и необозримые пространства безмолвной, непроницаемой каменной массы кругом. И среди этого каменного мрака, в микроскопическом, ярко освещенном стальном пузырьке, – он, Володя, рядом с полуживым Брусковым, далеко, страшно далеко от яркого солнца, голубого неба, от веселого смеха, от всех радостей жизни.

Он долго просидел в оцепенении, прежде чем первая робкая мысль проступила в его сознании:

"Ведь трасса все-таки где-то здесь… близко… Торпеда не могла далеко уйти от нее… Сбила с дороги трещина… Но он знает, насколько отклонилась торпеда от прежнего пути… На десять делений вправо и на двенадцать – вниз. Вниз все равно надо идти, а отклонение по горизонтали можно исправить… прежний путь был все-таки более или менее правильным… Нельзя бездействовать… нельзя тратить зря энергию аккумуляторов… Надо идти вперед… искать…"

…Бодрое, деловитое пение моторов вливает в душу мужественную силу, решимость и веру. Володя ожил. Он не может и минуты оставаться без дела. Он ухаживает за Брусковым, кормит его, меняет ему компрессы, поправляет положение рук и ног, чтобы не затекли… Брусков то невнятно бредит, то затихает. Он тяжело дышит… Володя часто смотрит в носовой и боковой киноаппараты, переводит боковой по круговому рельсу, чтобы видеть путь торпеды со всех сторон.

Ни трассы, ни снаряда не видно…

Володя очень устал. Он с трудом держится на ногах. Сколько времени он уже не спал? Тяжелые веки падают на глаза, но Володя борется со сном и не поддается ему. Он уже давно направил торпеду на прежний путь. Часы идут, а трассы все нет и нет. Опять ошибка?.. Он подсчитывает пройденные часы и метры, пытается определить возможные отклонения… Он пробует их исправить, меняет направление на несколько делений вправо, а потом немного вкось и вниз. Но трасса не появляется…

Был момент, когда он, кажется, заснул. Присев на корточки, переменил положение руки Брускова, и тут что-то накрыло его, и больше он ничего не помнит. Очнулся он, сидя на полу; голова лежала на плече затихшего Брускова. Не может быть, чтобы это длилось долго!.. Холодок охватывает Володю, и кровь отливает от сердца… А что, если он все-таки спал часа два… три? Страшно подумать! Ведь он мог пропустить трассу, пройти мимо нее! Может быть, сейчас торпеда стремится куда-то в каменном пространстве, оставив далеко позади и снаряд и его трассу?

Отчаяние вновь охватывает Володю и сжимает до боли сердце.

Несколько минут он стоит неподвижно, оглушенный страшным предположением. Потом он хватается за рубильник и выключает моторы. Он боится теперь каждого лишнего метра, может быть, отдаляющего его от снаряда.

Где же он теперь? Сколько успела пройти торпеда с тех пор, как покинула место аварии? До снаряда было тогда сто сорок четыре метра.

Он посмотрел на часы-календарь и подсчитал. Выходило, что прошло почти трое с половиной суток с тех пор, как торпеда покинула снаряд. А в аккумуляторах запас энергии всего на сто двадцать часов. Значит, в них остается энергии только на тридцать шесть часов.

Эта мысль ошеломила Володю. Торпеде уже нельзя дальше идти… Нет! нет!.. Надо беречь энергию для освещения… Оказаться в тишине и в темноте – ужасно!.. Мареев, наверное, сам пойдет на поиски торпеды, если снаряд получил ток с поверхности… Теперь надо ждать…

Как только моторы остановились, тяжелая тишина наполнила торпеду.

Володя до того устал, что уже не в состоянии ни думать, ни надеяться. Свернувшись в комочек возле Брускова, он закрыл глаза и заснул. Скоро он опять был в шаровой каюте снаряда вместе с Мареевым, Малевской и вполне здоровым Брусковым. Продолжалась счастливая жизнь в огромном, просторном снаряде, где в удобном гамаке можно было так сладко вытянуться…