Алексей Корепанов - Призрачный сфинкс

Подгоняемые лесным пожаром, четверо иномирян пустились в обратный путь. Пламя рвалось в небеса, и пополз над лесом густой сизый дым, и в горячем воздухе стоял неумолчный треск погибающих деревьев.

– Чтоб оно все сгорело! Ко всем чертям собачьим! – бормотал на ходу Гусев.

Саня Веремеев кашлял, Аллан Маккойнт тяжело дышал. Сергей бросил свой уже догоревший факел и тоже закашлялся.

Они старались оторваться от преследующего их огня – и это им удалось.

Они шагали назад, к болоту, и Сергея не оставляло странное ощущение чужого взгляда… будто кто-то наблюдал за ними с ночного неба…

Почти не сомкнув глаз за всю ночь, Виктор Павлович Самопалов все-таки нашел в себе силы встать утром с постели и, приняв контрастный душ, начать собираться на работу. С женой он ничем не делился, а она, хоть и видела, что с мужем что-то не в порядке, вопросов не задавала: за годы совместной жизни она безошибочно научилась определять, когда можно и нужно проявить участие, а когда лучше просто молчать, делая вид, что ничего не замечаешь. Впрочем, погруженный в свои раздумья Виктор Павлович даже не осознавал, что в квартире, кроме него, есть кто-то еще.

Хоровод одних и тех же мыслей кружил и кружил у него в голове – и когда он стоял в очереди на АЗС, и когда ехал на работу. Еще бессонной ночью у него обрисовалось несколько вариантов полной нейтрализации Ковалева (этим эвфемизмом доктор Самопалов мысленно заменял другое, гораздо более точное определение тех действий, которые он собирался предпринять) – причем вариантов, не грозящих разоблачением… Но одно дело – представить это в воображении, и совсем другое – самым реальным образом прервать чужую жизнь, присвоив без всякого на то разрешения прерогативы Господа Бога. Виктор Павлович мьсленно метался между этими бесчисленными «я должен», «смогу ли я?», «разве я вправе?», «это необходимо для всеобщего равновесия» – и приехал в клинику с головной болью, так окончательно ничего и не решив.

Облачившись в кабинете в рабочий халат, он немного посидел за своим столом, отрешенно глядя на аккуратно разложенные бумаги и перекатывая из стороны в сторону шариковую ручку, и наконец, все так же терзаясь сомнениями, отправился к боксу, в котором, как в коконе, лежал изъятый из пространства и времени Демиург-Ковалев. («Или – Демиург Ковалев?» – в который уже раз промелькнуло на задворках сознания).

Три надежных преграды, три твердыни стояли на пути к осуществлению задуманного: собственные моральные принципы, которые схожи по сути своей у всех нормальных людей; шестая заповедь Ветхого Завета; клятва Гиппократа.

Это – на одной чаше весов.

Другую чашу тянула вниз угроза ухудшения реальности, окружающей действительности. Действительности, которая и так была не весьма привлекательной.

Виктор Павлович шел по коридору, и в сознании его словно бы покачивались, до поры до времени неизменно возвращаясь к зыбкому равновесию, эти незримые чаши незримых весов…

В нише возле боксов, уставленной большими вазонами со всякой декоративной зеленью, торопливо писала что-то за столом медсестра Юлечка Нестеренко; перед ней полукругом были разложены пять-шесть раскрытых книг с торчащими то тут, то там бумажками-закладками. Все в отделении знали, что Юлечка заочно учится в местном филиале Академии управления персоналом и имеет твердое намерение стать организатором международного туризма. Хорошенькое личико ее вспыхнуло, когда Виктор Павлович появился перед ней, неслышно подойдя по ковровой дорожке, и она сделала судорожное движение, словно собираясь спрятать написанное под стол – но тут же вскочила и торопливо поздоровалась.

– Здравствуйте, Юлечка, – рассеянно кивнул в ответ доктор Самопалов.

– Что Ковалев?

– Нормально… – пролепетала Юлечка. – То есть… В общем, все уколы я… вот, по журналу!

Юлечка принялась поспешно извлекать из-под книг журнал назначений, но Виктор Павлович, еще раз кивнув, уже повернулся к ней спиной и, вынимая из кармана халата съемную дверную ручку, направился к боксу Ковалева. Незримые чаши весов продолжали неуверенно покачиваться, вновь и вновь возвращаясь к равновесию. Доктор Самопалов не решался присваивать себе функции Господа Бога.

Заглянув в дверное окошко, Виктор Павлович на некоторое время замер, пораженный увиденным, затем попятился от двери и повернул голову к нише медсестры – Юлечка вышла оттуда, вероятно, сразу же после того, как он направился к боксу Ковалева, и теперь стояла посреди коридора и недоуменно смотрела на него.

– Юлия! – замороженным голосом произнес доктор Самопалов. – Это вы впустили?

– Н-нет… – едва слышно ответила медсестра, явно испуганная вопросом Виктора Павловича. – К-кого?.. Я никого…

– Значит, Сиднин, – тем же январским голосом сказал доктор Самопалов.

– А ну-ка, милая, давайте его сюда.

– Он уже сменился… ушел… И он тоже никого…

Доктор Самопалов нахмурился, повел головой, словно ему мешал воротник:

– Сменился, значит? Кто у нас сейчас? Ярик?

Юлечка молча быстро-быстро закивала.

– Приглашайте его сюда, будем разбираться.

Медсестра, словно подхваченный порывом ветра сухой осенний листок, метнулась прочь, на поиски санитара, а Виктор Павлович, наливаясь гневом, вновь приник к смотровому окошку.

У голубоватой кафельной стены небольшого, без окон, помещения, освещенного одинокой лампочкой в матово-белом шарообразном плафоне, располагалась такая же одинокая койка. Ковалев лежал на спине, сложив руки на груди поверх одеяла, глаза его были закрыты, и видом своим он походил скорее на покойника, чем на обитателя мира живых – во всяком случае, так представлялось доктору Самопалову. Да и трудно было назвать теперешнее состояние Ковалева пребыванием в мире живых…

Игорь Владимирович Ковалев витал в мире, созданном сильнодействующими медицинскими препаратами.

А вот тот, кто устроился прямо на кафельном полу возле койки, завернувшись в нечто зеленое – то ли в одеяло, то ли даже в какую-то оконную штору, – на покойника никак не походил. Лежал этот немалых размеров неизвестный на боку, поперек бокса, упираясь ногами, обутыми в огромные ботинки, в стену, лицом к двери – и видно было, что человек вполне жив и просто спокойно спит, словно не впервой ему ночевать на полу в боксах психиатрических больниц. Спит себе – и все…

«Пьяным сном! – подумал доктор Самопалов. – Совсем уже обалдели!..»

Клиника, в которой работал Виктор Павлович Самопалов, отнюдь не была этаким «образцово-показательным» медицинским учреждением, которые существуют разве что в платоновском мире чистых идей и телевизионных репортажах по случаю профессионального праздника. Младший медицинский персонал, а конкретно – санитары, тоже не были «образцово-показательными» ангелами с белоснежными крыльями; ангелы, наверное, проживали и работали только в Лос-Анджелесе… Санитары были публикой разношерстной (тот же Сиднин пришел в клинику с литейного завода, а Ярик-Ярослав раньше работал грузчиком в универмаге), санитары имели дело со спиртом… со всеми вытекающими. Случалось, и приятелей приводили на ночное дежурство, и приятельниц… Но чтобы уложить дружка отсыпаться в боксе – не в пустом боксе, а занятом пациентом! – такого доктор Самопалов припомнить не мог. И с мрачным удовлетворением подумал, что санитару-поэту Сиднину придется с завтрашнего дня сочинять свои стихи в каком-нибудь другом месте. Не здесь. Не в этом отделении. Не в этой больнице.