Алексей Корепанов - Время Чёрной Луны

– Ну уж – в пенной дыре, – с сомнением возразил бас.

– В ней, в ней, будубарке, – зачастил собеседник. – Вот такое рогалище и все через передки – сплошные засыпанки.

– Ладно, гулдера, не перемахивай, – добродушно прогудел бас. – Сейчас этих вот похаракаем, да и подкатим к веселушке. У нее пока что не убывает, с разгрестань-то, а?

– Пока что нет, – вновь хохотнул собеседник. – И на пятые разгрестання пока хватает. Похаракаем – и бары в жоры, только так!

– Ты все понял, Доргис? – прошептала Иллонлли.

– Насчет того, что похаракаем – понятнее не бывает. Придется воззвать к беджу – ох, чувствую, и надоел же я ему!

«Сю, отзовись! Проясни ситуацию».

«Ситуация весьма тривиальная, – отозвался бедж. – Если нет искажения информации, то суть дела яснее ясного: внешним видом своим вы ничем не отличаетесь от бунтовщиков, которые в свое время доставили местным властям немало хлопот и против которых тогда же было найдено весьма радикальное средство: истребление на месте. Примитивное метательное устройство, действующее, впрочем, вполне эффективно: поражение отравленной стрелой грудной клетки бунтовщика. Промахов не бывает».

«А против чего бунтуют-то?» – полюбопытствовал я.

«Как всегда – против существующего порядка вещей. К вашим поискам Учреждения это не имеет никакого отношения. Ждите».

– Все нормально, Иллонлли, – с облегчением сказал я и вновь потерся щекой о ее плечо. – Голова болит – сил нет. Сю обещал помочь.

– А ты знаешь, Доргис, мне с тобой становится все интереснее, – задумчиво сказала девушка. – По-моему, я в тебе не ошиблась.

Конечно, можно было что-то ей ответить – но у меня просто горло перехватило. Господи, неужели я, наконец, выдумал что-то такое, на чем успокоюсь, чем утешится моя душа, чем я удовлетворюсь на ближайшие две-три тысячи лет?.. Возможно ли это?..

Я поцеловал ее в теплую щеку, и она прижалась ко мне, и положила голову мне на плечо.

Возможно ли это? Не схожу ли я с ума, постоянно играя в придуманные мною миры?

Кстати, миры, возможно, были и придуманными, но голова у меня болела по-настоящему. Вот ведь парадокс…

– О, колотятся – пригребся! – воскликнули за дверью. – Дерьмом завоняло! Вся команда в сборе.

– Похаракаем – и к веселушке, – удовлетворенно подытожил бас. – Иди, встречай, только нос поприжми.

На некоторое время стало тихо, потом обладатель баса старательно и протяжно, но не очень музыкально запел, расхаживая около двери:

– Й-и-их, й-э-эх, побурляем, всех балдырок пожурляем… Й-и-их, й-э-эх, харакай всех, в чан елдан – отмоем грех!

– Устное творчество народов Заземелья, – прошептал я. – Тема непаханная. Осенняя песенка работников местных правоохранительных органов.

Несмотря на в очередной раз пострадавший лоб, у меня было неплохое настроение. Хотя, если бы не палочка-выручалочка бедж, эта песенка вполне могла стать нашим похоронным маршем – судя по оперативности и слаженности действий, местные правоохранители поднаторели в своем деле.

Послышались приближающиеся шаги, раздались голоса.

– Ну вот и харакать нас пришли, – сказала Иллонлли.

Загремели замком, дверь, повизгивая, распахнулась и к нам заглянул широкоплечий приземистый детина с гладко выбритым черепом и оттопыренными узкими ушами, похожими на стручки гороха. От него исходил тяжелый запах, ничуть не напоминающий дезодорант или, скажем, мужской лосьон.

– А ну-ка, выползай! – скомандовал детина и пнул меня ногой. – Ишь, балдыри невышлянные.

Выйдя иэ нашей темницы, мы с Иллонлли оказались в довольно большом помещении с высоким потолком. В сером свете, сочащемся из узких окон, были видны трехъярусные нары со скомканными одеялами, длинный стол, заваленный бумагами и заставленный вместительными, литра на полтора каждая, кружками, несколько стульев, на спинках которых висели форменные куртки пепельного цвета с тонкими черными полосками на плечах; еще были в помещении какие-то ведра и ящики, от которых несло болотом. За окнами виднелся окруженный глухими стенами серый асфальтированный двор.

Кроме бритоголового детины в помещении находилось еще не меньше десяти человек в пепельном обмундировании; за плечами у доброй половины из них торчали те самые «примитивные метательные устройства», о которых говорил Сю. Мне они показались похожими на арбалеты (впрочем, арбалеты я видел только в кино). Без сомнения, в данном случае они предназначались для нанесения необратимых повреждений моему телу и телу Иллонлли. Вмешательство беджа пока, по-моему, ни в чем не проявлялось.

– Давай, балдыри-балдырки, вперед и не сямать, – мрачно приказал бритоголовый, кивком указывая направление.

– Может быть нам хоть что-то объяснят? – попытался завязать я беседу со стражами правопорядка. – В чем нас обвиняют? Кажется, вы не за тех нас принимаете.

– Давай-давай, балдырка, не чумахайся. – Бритоголовый, угрожающе нахмурившись, двинулся на меня. – У повалянки тебе все растолкуют, нешлябаный.

Иллонлли одарила его таким взглядом, что я подумал: сейчас она не выдержит и уложит местного начальника – заедет ногой в пах или головой в лицо – и тогда нас прикончат прямо здесь, не выводя к «повалянке».

Но бритоголовый не успел дойти до нас. Со звоном разлетелось стекло в одном из узких окон и в помещение ворвался смерч. Смерч был серо-белый и совсем небольшой по размерам, но то, что он начал вытворять, молниеносно перемещаясь от одного стража порядка к другому и атакуя их сверху, с трудом поддается описанию. Пепельномундирные валились на пол, как срубленные сучья, как кегли, как костяшки домино, не успевая не только пустить в ход свои арбалеты, но и просто сообразить, что за напасть такая приключилась. По-моему, против местных «фараонов» было применено новейшее оружие иной Вселенной, Вселенной, которая была помощником нашим и спасителем, – многотерпеливым беджем Сю.

Смерч закончил свою деятельность, угомонился, опустился на стул, и теперь его можно было, наконец, рассмотреть.

– Рон! – воскликнул я. – Это же птица Рон, Иллонлли.

– Хорошенькая птичка, славная птичка, – с умилением проворковала Иллонлли. – Побольше бы таких умных птичек.

Птица Рон невозмутимо перебирала свое черно-белое шахматное оперение крепким клювом, которым она только что вдалбливала в головы «фараонов» тезис о недопустимости карательных мер по отношению к людям, вовсе не обязательно являющимся преступниками. «Фараоны», в общем-то, не выглядели безнадежными покойниками: крови не было, они дышали, подергивали конечностями и безуспешно силились открыть глаза – вероятно, птица Рон знала, куда и как бить. Действительно, побольше бы таких птичек…

Приведя себя в порядок, птица Рон перепорхнула ко мне, повозилась за моей спиной, щелкая клювом, – и я почувствовал, что руки мои вновь свободны. Развязав Иллонлли, я присел на корточки и заглянул в неподвижные глаза птицы.