Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

Эллинский мудрец Левкий, не дослушав «варвара», вдруг взорвался и начал в полном смысле слова плевать на Доули; порывался ударить его, кричал, что даже финикийцы, кормящие своих идолов живыми детьми, — невинные ягнята перед тем, кто хочет сделать людей блудливыми, точно обезьяны, жестокими, как хорьки, и обжорливыми наподобие свиней, да ещё дать им при этом силу олимпийцев. Виоле и Максу стоило труда удержать расходившегося киника. Но, перестав бросаться на англичанина с кулаками, Левкий продолжал поливать его градом язвительных слов. Думаю, здесь сыграло роль и разбавленное вино, потихоньку в немалых количествах выпитое греком…

— Да, Сократ был образцом самой высокой добродетели. Но кто может назвать его запуганным и несчастным?! Уж не ты ли, малоумный?… Отказаться от бегства из тюрьмы перед казнью, как от косвенного признания своей виновности; с улыбкой выпить яд, чтобы явить согражданам пример достоинства и благородства… это, по-твоему, не свобода? Зато идти на поводу у самых скотских своих потребностей, быть их рабом, — вот это образец свободы! Это высшая из целей! Долой все прекрасные мысли, все лучшие чувства; лучше нажрёмся, напьёмся, проломим башку тому, кто подвернулся под руку, навалим хорошую кучу говна и повалимся дрыхнуть, чем и докажем, что мы всемогущие демоны!..

— Ну, насчет напиваться у тебя, видимо, неплохой опыт, — съязвил в ответ лондонец. — По поводу же твоего Сократа скажу одно: кукла, считающая себя независимой, намного интереснее для кукловода…

Оскорбившись за Сократа, грек без лишних слов запустил в Доули чашей, но, к счастью, промазал… Помню, я тоже пытался утихомирить спорщиков — и снова вспомнил Фёдорова, сама жизнь которого, скромнейшая из скромных, подтверждает, что никаких целей, кроме объявленных им в книге «Философия общего дела», аскет-библиотекарь не преследовал… Тут же переведя огонь на меня, англичанин полюбопытствовал, входят ли в число наших предков, перед коими надо испытывать «стыд рождения», например, синантропы, открытые Дюбуа? В отличие от бешено обидчивого Левкия, я сумел рассмеяться, Виола тоже звонко захохотала, и разговор повернул в более спокойное русло…

С тех пор подступали ко мне тревожные мысли. Кто знает, не несёт ли воскрешение интеллигентного Доули б ольшую опасность в мир Сферы, чем приход каких-нибудь откровенных костоломов, багатуров Чингиз-хана или воинов кровожадного Надир-шаха?… Но Сфера Обитания чем дальше, тем представлялась мне всё более прочной, защищённой своими звёздными энергиями, а её жители, вездесущие и всевидящие сверхчеловеки, явно были гарантированы от заражения «доулизмом»…

Успокаиваясь, думая о другом, я продолжал свои земные или космические прогулки.

С диковинной бытовой реальностью я свыкся быстро. Ведь родной мне мир XXIІ века был уже достаточно фантомным, или, как говорили в старину, виртуальным. А тысячу с лишним лет спустя стёрлась последняя разница между оригиналом и изображением, вещественным и иллюзорным. Всё ткалось из беспредельного роя реющих в пространстве частиц и, за ненадобностью, в этот же рой развоплощалось… Прошло немного дней, и я уже не следил за тем, как тает на полу, будто снежный сугроб, куча сброшенного с постели несвежего белья, и спокойно вызывал на себя из воздуха струи душа, командуя: «а ну, погорячее… нет, холоднее… аромат сирени»; и, взглянув на порожний стакан, равнодушно ждал, пока он наполнится, по мысленному заказу, водой или молоком. К одному лишь я привыкнуть так и не смог — к визитам моей наставницы. Вернее, к самим моментам её возникновения.

Виола навещала меня каждые три-четыре дня. Свой выход из динамики старалась обставить попроще: кричала и махала издали, шагая по траве от опушки или песком со стороны Днепра; сразу звала меня, если материализовалась в доме. Но всё равно, — не было случая, чтобы, увидев её, я не ощутил укола в сердце, сладкого и болезненного… Надо же, чтобы единственным человеком, который регулярно общался здесь со мной, оказалась эта светло-бронзовая Диана с глазами цвета тёмного акациевого мёда, в шортах и рубахе, завязанной над пупком!.. От одной танцующей походки Виолы я был готов стонать в голос… Все же, молодым меня воскресили; а от здоровой сытой жизни и долгого отдыха кровь так и кипела во мне. Я подозревал, что вопрос разделения мужского одиночества тут решается столь же просто, как проблема стакана молока… что фантомная красавица, при желании, может быть, как близнец, похожа на… и — гнал от себя эти мысли. Мне было стыдно перед ней . Я предпочитал добровольное монашество.

Пожатие руки Виолы было ласковым, точным и сильным; мне казалось, что ей ничего бы не стоило смять мои пальцы, словно они были сделаны из вафли. При этом Виолина рука и в зной, и в слякоть оставалась прохладно-сухой, — вероятно, по той же причине, по которой были младенчески нежны её неизменно босые ступни.

…Помню, какую сумасшедшую бурю во мне вызвал её ответ на вопрос, заданный мной как можно небрежнее: «А сколько, всё-таки, тебе лет?» Никаких обид не было, ни одной банальной фразы типа «женщине… на сколько она выглядит»; ни кокетства, ни глупого предложения — «А ты угадай!..» Нет. Мне доложили с будничной серьёзностью, словно сообщая, который час: «Я родилась четвёртого мая 2269 года». Сначала я произвел более простой подсчёт: Виола была младше меня на сто тринадцать лет. Но после… Великий Абсолют! Теперь, когда она хохочет, или после долгой прогулки набрасывается на еду, или делает любое упругое, молодое движение, полное бессознательной грации, — в моём мозгу подчас вскрикивает тонкий безумный голосок: «Ей тысяча двести четыре года ! Да ей же…»

Однажды за столом на веранде я сказал ей, что более или менее, благодаря книгам и беседам со Сферой, постиг теоретическую часть Общего Дела. По крайней мере, настолько, насколько позволял мой уровень знаний… В моё время существовали особые машины-ищейки, способные по самым неприметным следам отыскать пропавший предмет или человека. (Следовало быть Балабутом, гением зла, чтобы испортить им нюх.) Сегодня Сфера исполняет роль такой ищейки, лишь неизмеримо более «широкозахватной» и чуткой, прочёсывая пространство в поисках тех бесконечно слабых, но никогда не затухающих до конца воздействий, которые были когда-то оказаны на окружающую среду давно ушедшими людьми, каждым атомом их тел. Собрав мириады этих колебаний, можно пройти обратный путь к их источнику, построить вначале его информационную модель, а затем и копию.

Выложив всё это Виоле и удостоившись одобрительного кивка, я стал развивать тему. Очевидно, Сфера выбрала нас шестерых (кстати, как бы глянуть на тех троих, что я не видел?…) лишь потому, что мы сравнительно хорошо сохранились. Так сказать, потренировалась на простых вариантах — и пошла дальше; и учится теперь, пока не наловчится восстанавливать даже тела, распылённые водородным взрывом.