Андрей Дмитрук - Смертеплаватели

На эти мои слова Виола не ответила ни «да», ни «нет», лишь скорчила очаровательную гримаску да дёрнула плечом. А затем принялась втолковывать, чем мы, шестеро «дважды рождённых» (вот когда заново заиграло тибетское определение лам высокого ранга!), сможем помочь в Общем Деле. Памятью! Надо сосредоточиться и начать вспоминать. Что именно? Да всё, что связано с нашими современниками, прежде всего с теми, кого мы знали лично: их внешность, поведение, любые подробности жизни.

Чем ярче и вещественнее мы вообразим всё это, тем более точную программу поиска зададим Сфере. Привычка, скажем, барабанить пальцами по столу даст иной темп, иной характер многовековому движению частиц, чем обыкновение приглаживать волосы ладонями. Цвет глаз или форма ногтей, упругость кожи, ритм дыхания, походка — любая из этих и из многих тысяч других деталей может стать началом долгой, путаной тропы; началом пути Сферы к возрождению живого целого.

Этой тропой придёт божественная машина к мельчайшему праху тех, кого вспоминаем, — к начальным сочетаниям элементарных вихрей мерности. (Поразительно, подумал я, сколь это определение — элементарный вихрь — сходно с мыслью великого эллина Демокрита, называвшего свои атомы, неделимые частицы, «идеями»! Ведь и вправду не о веществе уже идёт речь…) Используя также и канву восстановленных нашей памятью образов, начнёт божественная машина вышивать объёмы ушедших людей, стежок за стежком, молекулу за молекулой. Затем вокруг, извлекаемая из воспоминаний воскресших, соткётся обстановка минувших времён; дома и улицы окружат своих насельников…

— Погоди, погоди, — прервал я тогда Виолу. — А на кой ляд вам наша память? Мы даже на школьных уроках пользовались биопьютерным восстановлением событий…

Она откровенно, по-девчоночьи фыркнула.

— Восстановлением! Ну да, конечно, и ваши, и более поздние восстановители действовали по тому же принципу, что и Сфера: реконструировали прошлое по доступным материальным следам. Но только… разрешающая способность у них была, наверное, в миллиард раз ниже. Грубая была, предельно обобщённая реконструкция. Считай, половину того, что вы видели, биопьютер сам же и домысливал для связности. Для гладкости восприятия… Нет, брат, — живое воспоминание ничем не заменишь! Ни портретом, ни фильмом, ни видеофантомом. Оно — комплексное и динамичное. И точное, особенно у близких людей.

— Понял, не дурак, — сказал я. — Дурак бы не понял. Когда прикажете приступать, мадам… или мадемуазель?

Не уточнив своего статуса, она беспечно махнула рукой.

— Отдохнёшь, сколько сам захочешь, — никто тебя не торопит, — и приступай помаленьку. Разминайся, тренируй память. Сценки там вспоминай какие-нибудь, словечки, разные подробности… даже самые интимные! Мы ведь не следим, не подсматриваем… а Сфера — она бесчувственная, вроде регистрирующего прибора. У вас же были там такие маленькие биопьютеры-запоминалки?

— Да, в карманных уникомах.

— Ну, вот… А это просто больша-ая запоминалка! Диаметром в световой год…

Мы оба посмеялись; затем моя наставница внезапно посерьёзнела и сказала:

— В своё время увидитесь все, не беспокойся.

И снова прыснула:

— Хм… родоначальники человечества, космические отцы-матери!..

Вдохновлённый обществом Виолы, в тот вечер я не испытывал ничего, кроме счастливого чувства подъёма. Признан годным! Призван служить — вместе с ней , всегда вместе, на тысячи тысяч лет, — Общему Делу!.. Но, когда со своей неподражаемой лёгкостью сбежала она с крыльца и мгновенно пропала в густой тьме; когда я закрыл дверь на веранду и обернулся, глядя, как исчезают в бокалах остатки красного вина, — тогда больно сжалось сердце, и пришел Большой Страх, и я уже не сумел избавиться от него.

…Да, я вспомню всё и всех. Я доведу поручение до конца. До точки. До того рубежа, на котором встану лицом к лицу с отцом и матерью, с друзьями и сотрудниками… И с Кристиной. И с Балабутом. И со Щусем-самым-старшим. Я, убийца, взгляну в глаза своим ожившим жертвам. А они взглянут мне в глаза. Чем же это кончится? Дракой, бегством друг от друга, безумием… долгим привыканием к тому, что мы вынуждены жить в одном мире, — я и они, — жить вечно и веками избегать встреч? А может быть, вконец измученный, однажды я признаю правоту Доули — и стряхну с себя чудовищную память, и стану беспечным убийцей, свободным от всего человеческого? И сделаю первый шаг во тьму, где терпеливо ждут Истинные Владыки?…

— А вот этого я и не стану делать, богоравные!..

Киник говорил тихо, кротко, но с такой убеждённостью, что даже Виола слегка растерялась, а крупный, массивный Рагнар, редко облекавшийся в плотное тело, разом вспотел и стал обтирать платком светлую бороду-норвежку.

Они беседовали, сидя на траве, на пустынном плато над морем — там, где жил теперь Левкий и где когда-то шумел его родной город. Все кругом сплошь заросло цепким кустарником; шелестели под ветром рощи акаций и диких олив. Лишь при большом желании можно было разглядеть чертёж прежних улиц, фундаменты домов. У края плато, выщербленного временем, громоздились в яме рыжие глиняные черепки. Там была городская свалка: на тысячи лет она пережила полис! Ниже начинался вогнутый амфитеатром склон бухты. Он мало изменился за сорок веков, только растрескались и глубже вросли глыбы, под которыми в своей первой жизни ночевал философ.

Ночевал он там и теперь, натаскав сена, стеля поверх него свой единственный гиматий. От виллы в старогреческом стиле, предложенной ему, Левкий отказался. Единственное, что был вынужден брать от хозяев нынешнего мира, это еда и вино «из воздуха» — другого способа прожить не было…

Дав эллину побыть одному и освоиться, Виола со своим старинным другом, координатором Общего Дела Рагнаром Даниельсеном [49] Р а г н а р Д а н и е л ь с е н (как и появляющаяся далее Наиля Шекирова) впервые выведен в рассказе А. Дмитрука «Доброе утро, химеры!» («Ночь молодого месяца», М., «Молодая гвардия», 1984). навестили его — и высказали своё предложение: постепенно, не спеша, вспомнить всех, кого встречал здесь киник, вспомнить, как они выглядели, ходили, говорили; вообразить как можно яснее агору и храмы, каждый квартал, дом, любой знакомый уголок, чтобы затем «наше искусство позволило нам» извлечь всё это из памяти Левкия и возродить его любимый город со всеми политами.

— …Не стану, хоть бы вы били меня плетьми!

Он сидел перед ними, колючеглазый, встрёпанный, почти голый, с воинственно торчавшей бородёнкой; и Виола смотрела на грека, улыбаясь матерински терпеливо и снисходительно, — зато прямодушный Рагнар волновался и часто мигал, глядя так, словно перед ним была мина с тикающим часовым механизмом. Наконец, он не выдержал: