Ричард Мэтисон - Я – легенда

– Ты что, спятил?

– Почему меня не сбила машина?!

Страдание, скорбь, гнев – все чувства, переполнявшие Скотта, словно прорвались вдруг наружу и слились в этом крике.

– Скотт! – Лу присела, чтобы быть ближе к нему. – Скотт, что случилось?

– Ничего, – ответил он. Но тут же выпалил: – Я хочу остаться! Я остаюсь!

– Где остаешься, Скотт?

Он раздраженно сглотнул. Почему он должен чувствовать себя бесполезным, безмозглым болваном? Если раньше такое положение казалось ему закономерным, неизбежным, то теперь оно стало абсурдным, совершенно неприемлемым.

– Где остаешься, Скотт? – еще раз спросила Лу, теряя терпение.

Скотт обратил к жене окаменевшее лицо и уже почти бессознательно произнес:

– Я хочу остаться… с ней…

– С кем?

Лу посмотрела ему прямо в глаза.

Скотт в смятении опустил взгляд, перевел его на длинные ноги жены и до боли стиснул зубы.

– Есть одна… женщина… – запинаясь, выдавил он.

Лу молчала.

Скотт взглянул на нее и увидел, что глаза ее блестят в слабом свете далеко стоящего фонаря.

– Ты имеешь в виду ту лилипутку из балаганного представления?

Скотт вздрогнул. Его покоробили брезгливость и отвращение, прозвучавшие в голосе жены. Нервно выдвинув вперед челюсть и проведя языком по верхней губе, он выпалил:

– Она очень добрая и чуткая. Я хочу остаться с ней на какое-то время.

– То есть на ночь?!

Скотт резко втянул голову в плечи. В глазах вспыхнул гнев.

– Как ты можешь?.. Ты говоришь так, словно…

Он сумел-таки взять себя в руки и, глядя вниз, на туфли жены, заговорил уже спокойно, отчетливо произнося каждое слово:

– Я останусь с ней. Если хочешь, можешь за мной больше не приезжать. Ты избавишься от меня, а я уж как-нибудь проживу.

– Боже! Да хватит тебе…

– Лу, это не просто слова. Говорю тебе как перед Богом: это не просто слова.

Лу молчала и лишь пристально смотрела на мужа. В глазах ее застыло какое-то странное выражение.

– Ты не знаешь, ты просто ничего не знаешь, – торопливо начал объяснять Скотт. – Ты думаешь, что это что-то… отвратительное, животное. Но нет, ты не права. Это много больше. Неужели ты не понимаешь? Неужели не видишь, что мы с тобой теперь слишком разные, что между нами пропасть. Но если ты можешь найти себе кого-нибудь на стороне, то для меня это практически неосуществимо. Мы никогда не говорили с тобой об этом, но полагаю, что, когда я исчезну – а именно этим все и закончится, – ты выйдешь замуж за другого. Лу, неужели ты не видишь, что мне в этом мире осталось слишком мало? А точнее говоря, ничего. Что меня ожидает? Небытие. Я буду все так же уменьшаться с каждым днем, а мое одиночество будет становиться все острее. Никому на свете не дано это понять. И однажды я потеряю и эту женщину. Но сейчас… Сейчас, Лу, я испытываю к ней нежность и любовь. Да, любовь. Что кривить душой, я ничего не могу с собой поделать. Пусть я мерзкий уродец, но и в таком состоянии я нуждаюсь в любви. – Скотт хрипло вздохнул. – Только на одну ночь. Большего не прошу. Отпусти меня на одну ночь. Если бы на моем месте была ты и у тебя появилась бы возможность хотя бы на одну ночь обрести покой, я, поверь, не стал бы тебе мешать. – Скотт опустил глаза. – Она живет в фургоне. Там есть мебель, удобная для меня. – Он мельком взглянул на жену. – Я могу сидеть в кресле так, будто я нормальный человек, а не… – Он вздохнул и добавил: – Хотя бы только это, Лу. Только это.

Наконец Скотт решился посмотреть Лу в лицо. В этот момент мимо как раз проезжала машина, и в свете фар он увидел на щеках жены слезы.

– Лу!

Она не отозвалась. Вздрагивая от душивших ее рыданий, Лу впилась зубами в кулак. Через минуту глубоко вздохнула и смахнула с глаз слезы. А Скотт, онемев от потрясения, глядел на нее не отрываясь, хотя от неудобной позы у него уже давно затекла шея.

– Ладно, Скотт. Бессмысленно отрицать очевидное. Ты прав. Я бессильна тебе помочь, и с моей стороны слишком жестоко лишать тебя того, что могут дать другие. – Лу тяжело вздохнула. – Я заеду за тобой утром, – выдавила она и бросилась к машине.

Не шевелясь, Скотт еще долго стоял на ветру, чувствуя в душе боль и пустоту. А потом побежал через дорогу. Его мучило раскаяние: «Не следовало так поступать с Лу. Я не имел права ее обижать».

Но, увидев снова фургон, свет в окне и ступеньки, которые вели к забытому наслаждению, Скотт ощутил прилив страсти. Он вступал в другой мир, оставляя в мире старом и ветхом все свои печали.

– Кларисса, – прошептал Скотт.

И бросился в ее объятия.

Скотт сидел на одной из широких перекладин стоявшего в самом низу садового кресла, прислонившись к толстому, как дерево, подлокотнику, и жевал кусочек печенья. Он выжал из губки несколько капель воды только один раз – на середине первого этапа подъема. Рядом с ним лежала свернутая, как лассо, нитка с крюком, сделанным из булавки, и длинное блестящее копье, тоже из булавки.

Медленно, как бы по каплям, усталость оставляла отдыхавшее тело. Скотт наклонился и с исказившей лицо гримасой боли растер правое колено, которое опять припухло, потому что, забираясь по нитке, он ударился им о ножку кресла. Оставалось только надеяться, что хуже не будет.

В погребе было тихо. Масляный обогреватель за последний час ни разу не заревел: наверное, в доме было не по-весеннему тепло. Скотт взглянул на окно – блестящий квадрат над топливным баком. «Почему не слышно Бет во дворе? – недоумевал он. – Водяной насос давно не работал. Наверное, Лу и Бет нет дома. Куда они могли пойти?»

Что-то неприятное поднималось в груди, и Скотт, вовремя опомнившись, заставил себя прогнать бередящие душу мысли о солнце, об улице, о жене и ребенке. Все это ушло из его жизни. И только глупец станет забивать себе голову тем, что не имеет к нему никакого отношения.

Да, он по-прежнему мужчина. Хоть роста в нем оставалось две седьмые дюйма, он все еще мужчина.

Скотт вспоминал ту ночь, которую провел с Клариссой, и как тогда к нему пришла та же мысль: «Я все еще мужчина».

– Тебя не надо жалеть, – шептала Кларисса, касаясь пальцами его груди, – ты же мужчина.

Это был решительный момент.

Чувствуя ее горячее дыхание на своем плече, он почти всю ночь пролежал без сна, боясь разбудить ее и думая о только что сказанных ею словах.

Да, он все-таки мужчина. Пригибаясь все ниже и ниже к земле под бременем страшного недуга, чувствуя, что для Лу он больше не муж, переживая постоянные неудачи, он забывал об этом. Как будто, сжимаясь, его тело заставило сжаться и его дух, сделало его не мужчиной. Для того чтобы убедиться, что это не просто самокопание, достаточно было подойти к зеркалу.

И все-таки подобные рассуждения не содержали в себе всей правды, потому что мужчиной он был или не был только в отношении к кому-то. Вот сейчас, лежа в кровати по росту, он обнимал женщину и, значит, был мужчиной. Следовательно, размеры ничего не меняют, ведь у него есть разум: он еще личность.