Олаф Стэплдон - Сириус

Не сводя с меня взгляда, он открыл пасть, показав хребет желтоватых зубов, и издал серию звуков с интонацией вопросительной фразы.

— Да, — ответила Плакси, — это Роберт. Он надежен как сталь, помни.

Укоризненно улыбнувшись мне, она добавила.

— И он может быть полезен.

Сириус вежливо вильнул пушистым хвостом, но не отвел от моих глаз холодного взгляда.

После неловкой паузы Плакси снова заговорила.

— Мы весь день провели с овцами на пустоши. Пропустили обед, так что я чертовски проголодалась. Идем, я сделаю всем чай. — По пути к маленькой кухне с каменным полом она добавила: — Сириус понимает каждое слово. Ты не сразу научишься его понимать, но я буду переводить.

Пока Плакси сновала в кладовку и обратно, накрывая на стол, Сириус, сидя напротив, изучал меня с явным беспокойством. Заметив это, Плакси проговорила с некоторой резкостью, под которой скрывалась нежность:

— Сириус! Я же сказала, он не подведет. Не будь таким подозрительным.

Пес поднялся, проговорил что-то на своем странном наречии и вышел в сад.

— Пошел за дровами, — пояснила Плакси и, понизив голос, добавила. — Ох, Роберт, я от тебя пряталась, но как же рада, что ты нашел!

Я встал, чтобы обнять ее, но Плакси настойчиво шепнула:

— Нет, не теперь.

Вернулся Сириус с поленом в зубах. Покосившись на нас и понятливо опустив хвост, он положил полено в огонь и снова вышел.

— Почему не теперь? — воскликнул я, и она прошептала:

— Из-за Сириуса. О, ты скоро поймешь… — Помолчав, добавила: — Роберт, не жди, что я буду принадлежать тебе целиком — всей душой. Я слишком привязана… к этому произведению отца.

В знак протеста я обнял ее.

— Славный, человечный Роберт, — вздохнула Плакси, опуская голову мне на плечо и тут же спохватившись, отстранилась. — Нет, это не я сказала. Это говорит самка человеческого животного. А я говорю: не могу отдаться игре, в которую ты меня приглашаешь — целиком не могу!

И она крикнула в открытую дверь.

— Сириус, чай!

Он в ответ гавкнул и вошел в дом, старательно избегая моего взгляда.

Плакси поставила для него миску с чаем на расстеленную на полу скатертку, пояснив:

— Обычно он ест дважды в день, в полдень и вечером. Но сегодня будет иначе. — Она добавила к чаю краюху хлеба, ломоть сыра и немного варенья на блюдечке.

— С голоду не умрешь? — спросила она и получила в ответ одобрительное ворчание.

Мы с Плакси сели за стол, чтобы съесть свой хлеб с пайковым маслом и кексом военного времени. Она начала рассказ о Сириусе. Я временами вставлял вопросы, а иногда Сириус перебивал ее ворчанием или скулежом.

Содержание этого и многих других разговоров я изложу в следующих главах, пока же ограничусь вот чем: не будь передо мной Сириуса, я бы не поверил рассказу, но его ремарки, хоть и невнятные, интонациями выражали человеческий интеллект и провоцировали Плакси на осмысленные ответы. Я начал понимать, почему наша любовь всегда была неспокойной и почему Плакси не вернулась ко мне после смерти матери. Я начал составлять про себя план ее освобождения от этой «нечеловеческой обузы». Однако по ходу беседы я все лучше понимал, что эта странная связь девушки и собаки была по сути прекрасна, можно сказать, свята (про себя я выбрал именно это слово). Тем сложнее оказывалась стоявшая передо мной проблема.

Когда Плакси заговорила о том, как часто тосковала по мне, Сириус произнес более длинную речь. И, не прерывая ее, подошел, положил передние лапы ей на колени и с великой нежностью и деликатностью поцеловал в щеку. Плакси сдержано приняла ласку, но не отпрянула, как обычно отшатываются от собачьего поцелуя. Только здоровый румянец на ее лице стал ярче, да глаза блестели влагой, когда она потрепала его по мохнатому загривку и, глядя на него, сказала мне:

— Имей в виду, Роберт: Сириус с Плакси срослись, как большой и указательный палец на одной руке, он любит меня, как умеют любить только собаки, тем боле теперь, когда я вернулась к нему, но я не обязана с ним оставаться, потому что Сириус уже может сам о себе позаботиться. Что бы с ним не случилось, он… как ты сказал, Сириус, глупыш мой? — Он прорычал короткую фразу и она продолжала: — да, он всегда будет следовать по моему следу в поисках бога.

Она улыбнулась мне. Этой улыбки мне не забыть. Не забыть и смятения от серьезной, почти торжественной клятвы пса. Впоследствии мне довелось узнать, что выспренняя речь бывала свойственна ему в минуты сильного чувства.

Затем Сириус добавил что-то, хитро скосив глаза и задрожав хвостом. Плакси рассмеялась и ласково шлепнула его.

— Зверь, — сказала она, — этого я Роберту не скажу.

Поцелуй Сириуса вызвал во мне внезапный приступ ревности (Человек ревновал к собаке!). Однако его слова в переводе Плакси взывали к более благородным чувствам. Я принялся обдумывать, как нам с Плакси обеспечить для Сириуса надежный дом и помочь ему выполнить свое предназначение, каково бы оно ни было. Впрочем, как вы увидите, судьба готовила нам иное.

За этим странным ужином Плакси рассказала, что, как я уже догадался, Сириус был венцом трудов ее отца, что вырос он как член семьи Трелони, а теперь помогал в уходе за фермерскими овцами, она же вела для него дом и тоже помогала на ферме в работах, требовавших человеческой руки.

После чая я помогал мыть посуду, а Сириус терся рядом, завидуя, как я подозреваю, наличию у меня рук. Закончив уборку, Плакси сказала, что ей надо на ферму, чтобы до темноты закончить работу. Я решил вернуться в Фестиниог, забрать багаж и вечерним поездом уехать в Траусвинит, где можно было переночевать в пабе. Объявив о своем намерении, я заметил, как Сириус опустил хвост. Он поджал его еще сильнее, услышав, что я намерен провести в этих местах неделю в надежде чаще видеть Плакси. Та же сказала:

— Днем я буду занята, но по вечерам здесь.

Прощаясь, она вручила мне подборку документов для чтения на досуге. Там были научные записи ее отца, в том числе дневник роста и обучения Сириуса. Этот дневник, а также ее собственный, и короткие отрывочные заметки самого Сириуса, полученные мной много позже, легли в основу моей повести — наряду со множеством долгих разговоров с Плакси — и с Сириусом, когда я научился понимать его речь.

Я намерен свободно дополнять воображением те события, которые в источниках очерчены лишь наброском. В конце концов, я не только гражданский чиновник (пока до меня не добрались военно-воздушные силы), но и романист, и убежден, что воображение вместе с самокритикой зачастую позволяют проникнуть в дух событий полнее, нежели поверхностные факты. Так что я изложу поразительную историю Сириуса по-своему.