Джек Вэнс - Кларджес

«Не принимайте меня за дуру, Гэйвин Кудеяр».

«Даже если бы я был виновен — в чем я никогда не признáюсь — почему вы считаете, что мое преступление чудовищно? Ни вы, ни Абель не потерпели никакого серьезного ущерба».

«Ваше преступление, — тихо сказала амаранта Джасинты, — носит принципиальный и фундаментальный характер: вы лишены врожденной неспособности к похищению жизни».

Кудеяр тревожно посмотрел по сторонам. Мужчины и женщины разговаривали, прогуливаясь мимо аквефактов, жестикулировали, смеялись, красовались друг перед другом. Его разговор с амарантой Джасинты казался нереальным. «Было бы излишне спорить с вами об определениях юридических терминов, — сказал он. — Тем не менее, должен отметить, что, если похищение жизни — преступление, то в этом преступлении повинны все, кроме гларков».

Амаранта Джасинты прошептала с притворным ужасом: «Как вы смеете говорить такие вещи! Объясните — в чем состоит мое преступление? Не поскупитесь на отвратительные, кровавые подробности».

Кудеяр кивнул: «Разрешенное законами пропорциональное соотношение — один амарант на каждые две тысячи населения. Когда вас приняли в Общество Амарантов, Актуарий зарегистрировал этот факт. Две тысячи черных лимузинов двинулись по улицам Кларджеса, открылись две тысячи дверей, две тысячи несчастных, лишенных любых надежд и упований, покинули свои дома и поднялись по трем ступенькам в зияющую темноту — две тысячи раз…»

Голос амаранты Джасинты стал резким, как звуки скрипки под смычком неумелого мужлана: «В этом нет моей вины. Все продвигаются на равных основаниях».

«Да-да, — усмехнулся Кудеяр. — Ты умри сегодня, а я — завтра. Всего-навсего борьба за выживание — пусть даже сегодня она яростнее и безжалостнее, чем когда-либо в истории человечества. Вы ослепили себя. Вы руководствуетесь лживыми теориями, внушили себе позорную одержимость — и не только вы, но и все вокруг. Если бы вы посмели взглянуть в лицо действительности, городские паллиатории не были бы битком набиты».

«Браво! — воскликнул канцлер Аймиш, незаметно оказавшийся сзади. — Неортодоксальный взгляд на вещи. Редко приходится слышать столь энергичное и убежденное изложение очевидно ошибочной теории!»

Кудеяр поклонился: «Благодарю вас». Кивнув амаранте Джасинты, он скрылся в толпе.

Кудеяр присел на скамью в тихом уголке. Амаранта Джасинты пригласила его сюда, чтобы удостоверить его личность — если не с помощью амаранта Абеля Мондевиля, то с помощью биотелеметрических данных, которые она упросила добыть Анастасию де Фанкур при посредстве поклонника Анастасии, Винсента Роднэйва.

Кудеяр вынул микрофильмы и попытался разобраться в данных настолько, насколько это было возможно без специальных очков. Изображение на каждой пленке было слегка размытым — так, как если бы накладывались один на другой два сегмента матрицы координат. На каждом микрофильме было два красных крестика, один — четкий и яркий, другой — блеклый и немного расплывчатый. Судя по всему, биотелеметрические показатели Гэйвина Кудеяра и амаранта Грэйвена Кудесника были совершенно идентичны. Кудеяр разорвал эти две пленки на мелкие кусочки.

После этого он снова внимательно изучил пленку с данными амаранты Анастасии. Так же, как на его собственных микрофильмах, в этом случае имело место явное наложение двух изображений. « Почему это так? » — пытался понять Кудеяр. Очевидно, какой-то механизм воспроизведения личной информации в Актуарии был неисправен. Возникало впечатление, что одновременно распечатывались характеристики двух людей. Но это было невозможно! Характеристики альфа-волн, излучаемых мозгом каждого человека, неповторимы.

Ему пришло в голову возможное объяснение загадки — и, почти одновременно, его осенило потрясающее подозрение: концепция настолько невероятных масштабов, что сперва она показалась ему подсознательной насмешкой над своей склонностью фантазировать…

« Но если моя гипотеза справедлива, где именно допущена ошибка? »

Кудеяра охватило возбуждение. Детали не так уж трудно было продумать — уже через несколько секунд ему был ясен план дальнейших действий.

Стройное стаккато фанфар прервало его размышления. Шум разговоров смолк, светильники выставочного зала почти погасли.

Часть стены отодвинулась — открылась авансцена с черным занавесом. На авансцене появился молодой человек приятной наружности:

«Уважаемые друзья и покровители искусств! Мы рады предложить вашему вниманию редчайшее выступление самой знаменитой исполнительницы пантомим в истории человечества. Само собой, я имею в виду амаранту Анастасии де Фанкур!

Сегодня она позволит нам заглянуть за фасад видимости и разоблачит подлинное! Ее программа, разумеется, непродолжительна, и Анастасия попросила меня заранее принести извинения за импровизационный характер ее выступления — но извиняться тут не за что. Ассистировать знаменитой артистке будет прилежный, но, по существу, неуклюжий новичок, Адриан Босс — то есть ваш покорный слуга».

Откланявшись, молодой человек отступил за занавес; в зале стало темно.

Черный занавес дрогнул, перед ним зажглось пятно света, но в освещенном овале никого не было.

Из темной правой кулисы выбежала бледная фигура — Пьеретта; остановившись, она зажмурилась, на мгновение ослепленная светом. Боязливо приблизившись к занавесу там, где сосредоточились лучи прожекторов, она с любопытством чуть раздвинула портьеры. Что-то большое и невидимое набросилось на занавес с обратной стороны — Пьеретта тут же отпустила портьеры, отскочила и попыталась убежать со сцены за кулису, но овал света догнал ее, и она оцепенела в безжалостном зареве. Пьеретта повернулась к зрителям лицом — белым, как мел, с черными губами. Волосы ее закрывала белая шапочка с черным помпоном на мягком шнурке. На Пьеретте были просторные белые панталоны и свободная белая блуза с маленькими черными помпончиками вместо пуговиц. У нее были большие черные глаза; ее брови — беленые, как все ее лицо — отбрасывали изумленно-вопросительную тень. Она больше походила на призрака, нежели на паяца.

Подойдя к крайнему левому концу сцены, она повернулась лицом к занавесу и наклонила голову набок в ожидании какого-то события. Левая часть занавеса поднялась, одновременно отодвигаясь в глубину сцены.

Так началась пантомима, продолжавшаяся пятнадцать минут и состоявшая из трех эпизодов, праздновавших торжество превратностей судьбы над допущениями, утверждавших мудрость легкомыслия. Каждый эпизод был обезоруживающе прост, но его простоту осложняло странное очарование Пьеретты, ее черного рта с опущенными уголками, ее больших черных глаз, подобных наполненным чернилами устричным раковинам. Каждому эпизоду был свойствен собственный характерный ритм; каждый эпизод сопровождался особой последовательностью аккордов, разрешавшейся только в конце.