Ольга Ларионова - Сказка королей (авторский сборник)

Ей пришлось вернуться в госпиталь. Дело оказалось серьезным: надо было менять обе почки.

Цитологический центр прикладного глиптомоделирования, куда перевели Филиппу, оказался крайне симпатичным заведением, прячущим свои современные корпуса из бетона и стекла за респектабельным особняком с шестью колоннами и двумя портиками, увитыми плющом и уходящими в великолепный английский парк. Перед входом зеленела лужайка, поросшая добропорядочной плюшевой травкой; изящно огибая ее, к ступеням крыльца подбегала мощенная светлым камнем дорожка, по которой два века назад к этим каменным ступеням величаво подкатывали кареты. Дорожку не асфальтировали — директор центра был снобом, и всем автомобилям, за исключением, может быть, президентского, разрешалось подъезжать только к заднему крыльцу.

Директор был не только сноб, но и не дурак: проходя мимо овальной лужайки с версальской травкой, будущие пациенты как бы заряжались спокойствием и уверенностью в благополучном исходе. Филиппа тоже испытала на себе прикосновение мягкой лапы этой архитектурно-ландшафтной психотерапии, хотя она в ней и не особенно нуждалась: во-первых, ее уверили, что ей гарантировано отсутствие каких бы то ни было болезненных ощущений, — а она, как большинство красивых женщин, панически боялась боли; во-вторых, командование по-джентльменски приравняло исполнение второсортных шлягеров к боевому заданию и теперь было согласно оплатить не стандартную операцию, в результате которой Филиппа получила бы пару безымянных почек, одну пару из тех сотен или тысяч, что томятся в термостатах глиптотеки, — и в виде бесплатного приложения так и не решенную до конца проблему несовместимости тканей. Филиппе было приготовлено другое: точнейшие дубликаты ЕЕ плоти и крови, ЕЕ неповторимые и единственные в своем роде кусочки живого мяса — шейлоковский фунт, сотворить который стоило по теперешним-то временам не менее десяти состояний венецианских купцов. Филиппа знала, что в многоэтажных подвалах корпуса глиптомоделирования денно и нощно идет скрупулезное и стремительное созидание ее почек, биологический монтаж, как ей объяснил кто-то из врачей, подобный тому, как если бы электронно-вычислительной машине, снабженной выносными манипуляторами, задали бы составить мозаику, покрывающую поверхность всего земного шара. Да еще мозаику со строго определенным орнаментом, нарушать который не смел ни единый крошечный осколочек смальты. Но Филиппа рассеянно слушала объяснения врачей: гарантия безболезненности ее вполне устраивала, а все недоступные ее пониманию термины, вроде «яйцеклетка» или «хромосома», рождали у нее лишь примитивно ассоциативные образы, вроде раскрашенного в клеточку куриного яйца или маленького, как шахматная фигурка, хромированного сомика.

Занимало ее совсем другое, а именно — человек по имени Рондал Нордстром.

Три причины заставили ее обратить внимание на этого высокого и простоватого на вид парня.

Во-первых, даже в стандартной льняной пижаме безошибочно угадывался в нем военный.

Во-вторых, он не был ни миллионером, ни телезвездой, а тем не менее весь обслуживающий персонал клиники здоровался с ним первый.

В-третьих, если остальные пациенты были больными, то он был здоров.

Эти три причины удивили Филиппу, не более. Но потрясло ее, заставило искать с Рондалом новых встреч совсем другое: его руки.

Тонкие и сильные, страстные и одухотворенные, они, казалось, были подарены ему, и он носил их, как носят орден или корону. Скромно, с достоинством, не забывая ни на миг о своем знаке отличия. Филиппа не зря два года проучилась в консерватории — она знала цену таким рукам. Но Рондал не был музыкантом — здесь уж она могла дать голову на отсечение.

Пациенты, чье здоровье позволяло спокойно ожидать выращивания запасного сердца, желчного пузыря или просто пустячной косточки, жили в санаторном корпусе, где мягкий режим и общий холл позволили Филиппе без особых трудов попадаться на глаза Рондалу почти ежедневно. Трижды ее постигла неудача — молодой человек, казалось, пребывал духом в какой-то зачарованной стране и бессердечно скользил взглядом по всем встречным, не отличая никого из них.

На четвертый раз он разглядел Филиппу.

Ей не впервой было ловить на себе восторженные взгляды, но сейчас ведь она была в больничной пижамке, без грима, с небрежно уложенными волосами, и тем не менее этот малый с рожей сержанта ВВС и руками Ференца Листа глядел на нее, как на святую деву Марию.

Через несколько дней, вспомнив о том, как она пыталась попасться ему на глаза, Филиппа улыбнулась.

И вот они шли по узкой велосипедной дорожке, протянувшейся справа от неширокого шоссе. Изредка по нему проносились тяжелые грузовики, платформы с сельскохозяйственными машинами, скромные старенькие автомобили. Не было только велосипедистов, и никто не мешал Филиппе и Рондалу брести куда глаза глядят, расстегнув куртки и жмурясь от весеннего солнца. Собственно говоря, Рондалу никто не мешал обнять девушку за плечи, но он предпочитал смущенно плестись рядом, засунув руки в карманы. О чем они болтали? Да обо всем: о традициях Эллингтона и «боингах», о последнем европейском турне футболистов нью-йоркского «Космоса» и очередной катастрофе с каким-то супертанкером. Филиппа охотно рассказывала о своих боевых подвигах, направленных против барабанных перепонок всех родов войск; правда, это был умело состряпанный дежурный скетч, рассчитанный на нейтрального слушателя, — своим подругам она рассказывала несколько другие эпизоды, да и тональность была пониже. Но Рондал принимал все за чистую монету, и в конце четвертой мили он уже боготворил свою спутницу. А его спутница между тем отметила, что он лез вон из кожи, чтобы поддержать непринужденную беседу, но как бы тяжко ни приходилось ему, он ни разу не обмолвился о своих служебных обязанностях.

Она не то чтобы задумалась — просто это становилось интересным. По быстроте реакции и той особой зоркости, которая свойственна глазам светловолосых северян, она угадывала высокую касту ВВС. Но в разговорах о больнице он неожиданно легко оперировал специальными биологическими терминами, да и вообще можно было предположить, что этот провинциальный простодушный парень последние несколько лет провел в каком-то более интеллектуальном окружении, нежели армейское.

Филиппа уже начала уставать, когда где-то на середине пятой мили показалась река. Вероятно, Рондал не впервые совершал эти прогулки, потому что он уверенно взял влево, вверх по течению, которого здесь можно было и не угадать, и через несколько минут они были уже напротив лесопильни.

Оставалось только гадать, каким чудом это древнее сооружение просуществовало до наших дней. Буровато-серый, утепленный мхом причал давал приют такой же дряхлой лодке; оба они, казалось, родились в эпоху феодализма. Цепи, перекинутые с одного берега на другой, вряд ли были моложе; несколько десятков бревен с потемневшей ноздреватой корой уютно уткнулись в них, греясь на первом летнем солнышке. Лесопильню окружали сосны, равнодушно и безбоязненно взиравшие на кощунственное превращение своих собратьев в куцые обрубки с золотистыми торцами. Операцию эту проделывали двое — мужчина и мужеподобная женщина, оба в стеганых оранжевых комбинезонах и сапогах. Мужчина подтаскивал багром обреченное бревно к берегу, накидывал на него нехитрый захват и с помощью лебедки переправлял его прямо под протяжно стонущий диск пилы. Женщина нажимала ногой педаль, и диск опускался. Стон переходил в торжествующий, сытый визг, продолжающийся всего несколько секунд и обрывающийся высочайшим отчаянным звуком, каким-то металлическим, недоуменным: "как, уже и все?!"