Ольга Ларионова - Сказка королей (авторский сборник)

И вот они снова шли по узенькой велосипедной дорожке, чуть касаясь друг друга плечами. Филиппа придерживала его левую руку с неуклюжей на вид коробчатой повязкой — за эти два месяца ей так часто приходилось баюкать попеременно то одну руку Рондала, то другую, что она научилась уже безошибочно угадывать, которая из них больше нуждается в ее ласке. Рондал был возбужден и говорил без умолку. Поначалу Филиппа предположила, что его взволновала сама прогулка, с которой, собственно говоря, и началось их семейное счастье. Потом она засомневалась, не сделали ли ему на перевязке тонизирующего укола в связи с предстоящей прогулкой. К концу пути она уже сама догадалась об истинной причине его необычного состояния. Завтра. Завтра! Теперь уже — непременно!

Звук они услышали издалека — тонкий, призывный, словно клич боевой трубы. Они ускорили шаги, но звук умолк, и когда они вышли к реке, на лесопильне было пусто. Хорошо просохшее сосновое бревно, непонятно каким образом очутившееся на этом берегу, золотилось в суховатой, отцветшей траве. Филиппа потрогала чешуйчатую кору — нет, смолы не было — и рискнула присесть. Рондал нетерпеливо опустился перед нею прямо на траву и положил ей на колени свои забинтованные руки:

— Развяжи. — Это был приказ.

— Господи, Ронни, что за нетерпение…

— Развяжи.

Она еще пыталась его увещевать — и про инфекцию, и про увольнение без выходного пособия… Он нагнул голову и зубами рванул бинт.

— Все равно это будет завтра. Завтра они увидят мир таким, каков он есть. Все проверено десятки раз, ошибки быть не может. Опыт удался. Ты понимаешь, Липпи, только теперь я увидел, до какой степени они все сомневались… Только теперь, когда все контрольные опыты дали положительный результат, я понял, как мало шансов было на удачу. И все-таки — удача! Ты понимаешь, Липпи, завтра мои руки должны стать первыми руками, которые увидят белый свет!

— Но на перевязках…

— Перевязки делались в инфракрасных лучах, в том-то и вся хитрость. Вот почему я сказал "белый свет". Но из всего, что существует на белом свете, есть только одно самое дорогое мне, и это единственное мои руки должны увидеть прежде всего. Я говорю сейчас только то, что думаю, и мысли путаются, тебе все это может показаться просто детской фантазией, нелепостью, литературным бредом, но я просто иначе не могу, Это должно быть, Липпи, любимая моя, это просто иначе и быть не может… Первое, что должны увидеть мои руки, должно быть самым прекрасным на свете. А это — твое лицо, Липпи. И первое, чего они должны коснуться, — это твои волосы…

Филиппа снимала последние слои повязок и все ниже опускала голову, чтобы не взглянуть Рондалу в глаза, — она боялась увидеть в них слезы. Как и всякой женщине, ей было приятно, что Рондал ее боготворит, но… какие-то границы он переступал. Она продолжала сматывать бесконечный бинт, и самое главное — то, что сейчас под ним окажется, — почему-то совершенно не волновало ее. Она совершенно не представляла себе, что там должно быть, и когда последний виток бинта лег на ее колени, она не сдержалась и вскрикнула от удивления.

Под бинтами оказалось то, чего она никак не ожидала увидеть, — золото.

Золота было много. В первую минуту ей вообще почудилось, что на руки Рондала надеты массивные желтые кастеты. Но в следующий миг пальцы шевельнулись, и стало ясно, что это просто очень широкие, с прорезями по бокам, выпуклые перстни, целиком закрывающие всю среднюю фалангу каждого пальца. Каждый перстень венчался маленьким черным агатом, утопленным в золото и разительно несоразмерным с величиной кольца.

Тут только Филиппа заметила, что пальцы дрожат. Не руки — только пальцы. От холода? Желтый блеск золота обманчив, он создает иллюзию теплоты — это она знала по себе. Инстинктивно она нагнулась и стала часто-часто дышать на дрожащие пальцы Рона, стараясь их отогреть. Она осторожно подсунула под его руки свои ладони, и десять обручальных колец одновременно и глухо цокнули о перстни Рондала. Его пальцы задрожали сильнее и вдруг рванулись вверх, навстречу ее лицу.

Она невольно отпрянула.

Руки тоже замерли — дрожь унялась, и теперь они постепенно теряли робость и скованность, словно хищные зверьки, выпущенные из клетки на волю. Десять черных точек зорко и четко фиксировали черты ее лица, ее волосы, ее плечи, словно это была не плоть любимой женщины, а определенная какими-то параметрами цель.

Филиппа ужаснулась этому ощущению, но в следующий миг она поняла, что еще страшнее то, что руки Рондала — больше не руки любимого, а точный биомеханический инструмент.

Она не думала, она просто неспособна была думать о том, что такие руки могут выполнить, спокойно и безошибочно, любое не очень сложное действо — от убийства человека до уничтожения цивилизации. Крошечный мозг, вмещенный в каждый золотой перстень, был слишком мал для того, чтобы оценивать, сопоставлять, протестовать. Достаточно было бы отвлечь, а может быть, затуманить или опьянить мозг человека — и на какие-то доли секунды мир оказался бы во власти этих рук, способных только прочитать приказ и выполнить его.

Где-то, может быть, Филиппа и ощущала все это — смутно, насколько ей позволяла ее кудрявая мальчишечья головка второразрядной певички из казино.

Но для женщины сейчас существовало одно, горшее из горького — утрата любимых рук. Ибо единственное, что смогла понять Филиппа, — это то, что способность молниеносно выполнять приказы — совсем не мудрость. Господи, зачем тогда, в первый летний день, Рон сказал ей, что есть вещи, которых обязательно должно быть много, — воздух, вода, счастье, любовь?..

Может быть, без этих слов она и не поняла бы, что мозг, заключенный в золотую капсулу, вполне достаточен для того, чтобы воспринять простейшую дрессировку на выполнение приказов.

Но он слишком мал, чтобы научиться любить.

Она поняла все это, но мысли ее еще не обрели словесного воплощения, ей еще нужно было собрать всю свою чуткость, нежность и былую любовь, чтобы утешить Рондала в том невыносимом разочаровании, которое ему предстояло. Она еще искала слова, а между тем его руки, освоившись и оглядевшись, снова начали двигаться, они тянулись к ее волосам, и, пока они находились в пределах ее взгляда, Филиппе казалось, что она еще может удерживать их; но когда окованные золотом пальцы очутились за ее головой и она каждой клеточкой шеи и затылка ощутила сзади взгляд десяти немигающих холодных зрачков, — в ней не осталось ничего, кроме животного ужаса, и коротко вскрикнув, она отбросила от себя эти чудовищные руки и бросилась бежать. Она слышала, что ее не догоняют, и все-таки бежала от реки к пустынной вечерней дороге, и на бегу срывала с себя золотые обручальные кольца и роняла их в отцветшую сухую траву, как Мальчик-с-пальчик — свои светлые камешки…