Михаил Гирели - Преступление профессора Звздочетова

— Ах, доктор, мне кажется, с нею тоже что-то неладное приключилось. Она с ума сошла. Всегда такая выдержанная и спокойная, она не может остановить беспричинных слез и нервничает, будто потеряла себя.

— Это какое-то поветрие, уверяю вас, — буркнул недовольно Панов. — Вот на что моя Мульфа спокойным и ласковым псом была, а теперь я прямо не узнаю ее. По целым дням она воет, задрав морду кверху, или лежит свернувшись в клубочек, дрожа, как в лихорадке. А вчера она укусила меня за руку, которой я хотел погладить ее. Я даже ветеринарного врача приглашал, ей-богу. Он нашел у нее чуму и прописал ей серу. Однако сера не помогает…

— Что серый? — не расслышала Ольга Модестовна.

— Сера не помогает, — сказал Панов громче, прикладывая рупором свою руку к телефонной трубке.

— А… Так когда же прикажете вас ждать, доктор?

— Что за вопрос, Ольга Модестовна! — Панов достал из кармана часы. — Сейчас уже одиннадцать часов. Если вы не собираетесь ложиться — я к двенадцати могу быть у вас.

— Хорошо. Я буду вас ждать с самоваром.

— Благодарю. А если Николай Иванович заснет — не будите его…

— Хорошо, — сказала Ольга Модестовна и ей почему-то послышалась в голосе Панова особая сила интонации.

— Мои нервы тоже никуда не годятся, — кончая разговор, сказала она. — Однако прощайте, вернее, до скорого свидания.

— До свидания.

Панов выждал, чтобы повесили трубку и только тогда осторожно повесил свою.

В последних словах Ольги Модестовны ему тоже послышалась какая-то скрытая сила, но он не придал этому никакого значения.

— «Не хватает, чтобы я спятил вместе с ними», — подумал он, позвонил и велел закладывать коляску.

Профессор Звездочетов спал недолго. Увидев Софью Николаевну у своих дверей, он глазами подозвал ее к себе и спросил:

— Где жена?

— Ушла.

— Я это вижу. Куда?

— Она говорит по телефону.

— С кем?

— Не знаю.

— С кем? — громче и строже спросил профессор.

Софья Николаевна опустила глаза.

— С доктором Пановым, — сказала она, теряя свою волю.

— По какому поводу?

— Не… она приглашает его осмотреть вас.

— А!..

Профессор опять глазами показал на письменный стол и сказал:

— Под бюваром, справа, синяя тетрадь. Дайте мне ее.

Софья Николаевна повиновалась.

— Спасибо. В граненом стаканчике карандаши…

Софья Николаевна догадалась и, достав карандаш, подала его профессору.

— Спасибо.

Профессор взял карандаш в руки и открыл тетрадь.

— А теперь, — сказал он, кончая писать, — потрудитесь взглянуть на листочек, лежащий возле весов, и сказать последнюю на нем написанную цифру.

Софья Николаевна нашла листок, посмотрела и сказала:

— Тут не цифра. Тут что-то написано буквами.

— Прочтите.

— Два пуда девятнадцать фунтов.

— Ага! Это то, что мне надо. Сердечно благодарен.

Профессор вписал эту цифру в тетрадь и протянул ее вместе с карандашом Софье Николаевне.

— Теперь положите карандаш обратно. В стаканчик. Так. А тетрадь вынесите в гостиную и суньте ее под ковер у самых моих дверей. Проститесь с Ольгой Модестовной и уходите к себе домой. Больше не возвращайтесь — по крайней мере теперь. Ваша миссия выполнена. Жертва принесена. С вами все кончено. Награду за вашу жертву вы получите у себя дома, в четырехмерном пространстве, от Анабия… — криво улыбнулся Звездочетов. — Идите.

— Я сейчас уйду…

— Еще одну минуту! С сегодняшнего дня я снова возвращаюсь к прозе жизни. На время, конечно. Я должен немного подумать о своих оболочках. Они что-то уже очень тонки у меня стали! Если я это не сделаю, люди помешают мне в моей дальнейшей работе. Жизнь проходит мимо них и они никогда не поймут человека, который постарался заглянуть ей в глаза.

Для того, чтобы они поверили моим опытам, мало опубликования результатов их… Необходимо, чтобы эти результаты опубликовались по меньшей мере четырехпудовой тушей. Вещичка в два пуда с четвертью для них слишком легка. Я должен реабилитировать себя в их глазах, в глазах этих паркетных скользунов. Иначе и это пройдет мимо них. Если Панов будет вас расспрашивать о чем-нибудь — вы ничего не знаете. Аппарат вы не видали. Мульфу вы не трогали… поняли?

— Я поняла.

— Прощайте!

Профессор повернулся к ней спиной и погрузил свои глаза в стену.

Софья Николаевна сдержала спазматические судороги, которые готовы были своими железными пальцами сдавить ей горло, и вышла из кабинета.

Когда звук ее шагов навсегда замер в сознании профессора, он встал, с трудом переставляя ноги, дотащился до дверей и снова запер их.

Потом, вернувшись на свое место, растянулся на диване.

— Прежде всего, пройдем к нему, — сказал доктор Панов Ольге Модестовне, снимая в передней свое пальто и отдавая его на руки горничной.

— Пойдем!

— Софья Николаевна здесь?

— Нет. Она только что ушла. Профессор отпустил ее, сказав, что раз я дома, то он не смеет больше злоупотреблять ее временем.

— Пойдемте же!

Ольга Модестовна впереди, Панов несколько сзади прошли гостиную и подошли к дверям кабинета. Панов мягко положил свою ладонь на ручку двери, забрал ее в кулак, но перед тем, как нажать на нее, три раза согнутым указательным пальцем другой руки стукнул в дверь.

— Аминь, — раздался из-за дверей насмешливый голос Звездочетова, напрягшего все свои силы, чтобы голос этот звучал полнее, убедительнее и нормальнее.

— Аминь, но дверь, коллега, заперта. Однако, вы не откажете открыть ее?…

— Однако и увы, я принужден вам отказать в этом.

— Профессор, это странно…

— Больше того — это дико. Но это мое решение.

— И вы не измените ему?

— Я, коллега, не для того выбираю то или иное решение, чтобы сейчас же и изменять ему. Но вы не обижайтесь. В вашем голосе я уловил обиду. Я просто-напросто так внешне плох и худ, что позволяю себе не скрывать этого только из-за дверей.

— Но я то и пришел для того, чтобы полечить вас….

— Весьма признателен, но сознайтесь, дорогой друг, что аксессуар вашего лечения не очень-то разнообразен. Право же, я им владею в той же степени. Acidum arsenicosum, Ferrum glycerophosphoricum [13]и — черного мяса ни-ни-ни. Яйца, масло, молоко!

— Странно выслушивать от врача подобные вещи!

— Странного гораздо больше в жизни, мой милый, чем вы предполагаете даже… О странностях говорить не будем. Идите пить чай с Ольгой Модестовной и, если хотите действительно сослужить мне услугу, то, прошу вас, уверьте вы бедную женщину, что ни бубонной чумой, ни проказой я не болен и холодное дно могилы так же далеко от моей ноги, как от головы моей горячий полог неба. Простое переутомление, которое уже проходит, а вскоре и совсем пройдет, — несколько иронически закончил Звездочетов, но Панов этой иронии в его голосе не уловил.