Олег Корабельников - Двойная бездна

На полпути от океана до гор лежала земля, которую он пролетал ранним летом и осенью, туда и обратно. Смутное беспокойство наполняло его, он знал, что тут может встретить тех, кто близок ему, в этом единственном месте, где две реки сливались в одну. Он задерживался здесь на несколько дней, упрямо кружа над скалистой стрелкой и хрипло выкрикивая позывные: «Я здесь, я здесь, отзовись, отзовись…» Он кричал попеременно то левым, то правым горлом, выводя одним из них непрерывную высокую трель, а другим разрывая воздух коротким низким клекотом. Никто не отзывался, никто не говорил на родном языке, и той частью своего сознания, что была спящим Веселовым, он понимал: одиночество беспросветно и надежды нет. Но краткой птичьей памятью он помнил и другое: большое гнездо, казавшееся границей мира, отца, мать, братьев и сестер, таких же, как он, — едва оперенных, пронзительно пищащих, широко раскрывающих свои два желтых рта навстречу клювам родителей. Он помнил и первый полет, шаткий и неуверенный, принесший ему скорее усталость, чем радость, но все же, все же… Он не знал причину, разделившую их навсегда; наступила осень, окрепшие крылья вынесли его на недосягаемую ранее высоту, и тут словно невидимый вихрь ударил его в живот, закружил, ослепил, увлек за собой и бросил полуживого на песчаной косе. Он выжил, но с тех пор, возвращаясь к месту былого гнездовья, он искал его, и не находил ни гнезда, ни родичей.

Нет, он не думал обо всем этом, затаившись в дупле на мягкой меховой подстилке, сжимая в сумеречном сне долгие часы ночи, лишь краешек его слепой памяти высвечивался отраженным светом, идущим издалека, за тысячу километров от дремлющей двуглавой птицы, бесконечно одинокой, не имеющей даже имени в людских языках…

Веселов проспал до трёх часов дня. И, как всегда, ему стало жаль убитого сном времени. Не говоря уж о том, что все равно придется расплачиваться ночной бессонницей за эти мертвые часы покоя. Противоречие было постоянным: желание заснуть в момент принятия решений и покаянные уколы совести после пробуждения.

Но ничего не поделаешь, рано или поздно приходилось смирять неукротимую лень, засучивать рукава и расчищать завалы. Похоже, что вот-вот придется делать это, чтобы не дать себя похоронить под лавиной. Или нет, более точно — под грязевым потоком.

Он и проснулся с ощущением липкой грязи на душе. Стыд не жег, не слепил, но обволакивал плотно, липко, беспросветно. Бесчестье отца, пусть лишь предполагаемое, задевало его и на него пролилась эта грязь…

Он пошел в ванную, щедро вспенил воду шампунем, скорбно взошел в розовую пену.

Через полчаса, лежа в незаметно остывающей воде, он начал размышлять более серьезно и последовательно. Тщательно восстановил в памяти рассказ Алеши, разложил его по полочкам и пришел к выводу, что, во-первых, он еще способен соображать, и во-вторых — невиновность отца будет очевидной, если ввести поправку на нечто неизвестное, действующее по своим непонятным законам и оттого неподсудное.

Кто-то или что-то перенесло Геннадия Веселова и Васильева за много километров от неминуемой гибели. Значит, никто не виноват, кроме этого, неизвестного чего-то. Отец оказывается в обществе людей, говорящих по-немецки (или на схожем языке…). Но никто из них не причиняет вреда Васильеву. Потом отец возвращается к своим, здесь скорее всего снова вмешивается неизвестное что-то. Потом все просто: Васильев проспал три дня (!), его разыскал отец и в это время в дом угодил снаряд. Отец был контужен, скитался по госпиталям и уже ничего не смог ни изменить, ни объяснить.

Из всего этого вытекало следующее: Геннадий Веселов должен быть причастен к этому неизвестному, или более того — сам был его источником. То есть, умел переноситься в пространстве, знал хорошо об этом, но не рассказывал даже близким друзьям…

— В пространстве! — молча воскликнул Веселов, выплескивая холодную пену на пол. — Вот оно что! В минуту опасности, когда грозит гибель, он переносится в пространстве! Он ушел из дома, потому что возвращаться было нельзя. Неужели все эти годы он так и жил? Но что может грозить ему?.. «Будем играть в догоняшки», — сказал он тогда. Кому? С кем он играет в эти странные игры? Ради чего бросил друга, семью? Кто напал на него этим летом?

Он добросовестно перечислил в уме все напасти и несчастья, которые могли преследовать человека, их было слишком много, чтобы выбрать одно. Вскоре он запутался и понял, что исчерпался, стал блуждать по кругу и ничего более умного в голову уже не придет.

Впрочем, одевшись, сидя на кухне и прихлебывая чай, он нечаянно набрел на простую мысль и удивился, отчего она от него до сих пор ускользала. Если он сам, Володя Веселов, наделен врожденным даром расщеплять сознание и вселяться в тела животных, то и его отец может обладать странной способностью переноситься в пространстве…

Будучи врачом, Веселов веровал в генетику более свято, чем в воспитание, и был убежден, что талант может передаться только по наследству, ибо ничто из ниоткуда не возникает, лишь таится скрыто до поры или проявляется многолико и неузнаваемо.

Его собственный дар казался сросшимся с ним самим, простым и естественным, как черты лица, походка, голос — псе то, что выделяет человека из человечества — и ничем больше. От него не было ни пользы ни вреда, никому, в том числе и самому Веселову. Он привык к этим перевоплощениям и не искал в них ни философского смысла, ни тайны.

Тайны были вне его, а слитое с ним воедино не пугало и не удивляло. Но все же, все же…

Через три дня позвонил Алеша. Веселов дежурил, шла операция, он мог отлучиться лишь на короткое время и попросил говорить по существу, когда Алеша прокричал в трубку заветный клич своего героя: «Время звенеть бокалами!» В другое время Веселов раскрутил бы эти слова на длинную шутку, но только не сейчас. Алеша обиделся на сухость тона и так же сухо сказал после паузы: «Я нашел свидетеля». — «Обвинения или защиты?» — все же не удержался Веселов. «Обвинения! — воскликнул Алеша. — Жди меня завтра!»

Наутро, отчитавшись на планерке, перебросившись парой фраз с Оленевым, привычно невыспавшийся и небритый, оставив забрызганный кровью халат в гардеробе, Веселов поехал домой. Он ни о чем особенном не думал в эти долгие минуты, не ломал голову предположениями и готов был принять любое.

Что Веселов по лености своей не сумел сделать за всю жизнь, Алеша проделал за короткий срок. Пепел отца слишком сильно стучал в его сердце. Он разыскал бывших соседей Веселовых по давнему пятьдесят четвертому году, точнее, соседку, уже пожилую женщину, но как многие в ее возрасте, более явственно помнящую события молодости, нежели прошедшей недели.