Николай Басов - Мир вечного полдня

Солдатики, почувствовав впереди некоторое пространство, потопали вверх, к Ростику и Любане, подавшимся в сторону, в угол.

— Мам, что происходит? — спросил он мать, когда она поравнялась с ними, шагая рядом с носилками.

— Борщагова принесли. Он ранен, а его не дают оперировать.

— Он гауляйтером себя объявил, ты знаешь? — негромко проговорил Ростик, но его голос все равно очень отчетливо прозвучал в наступившей на миг тишине.

— Ну и что? Тебя послушать, так мы и пленных немцев не должны были лечить, потому что они враги. А перебежчиков вообще…

Вдруг на верхней лестничной площадке что-то грохнуло. Открылась дверь, и на носилках уже знакомые ребята вынесли полулежащего на локте перевязанного человека. Если бы Ростик не знал, что эти ребята несли капитана Дондика, он сам бы под этими лохмотьями и грязными лоскутами, заменяющими бинты, никогда его не узнал.

Капитан вдруг хриплым, тяжелым голосом приказал:

— Стой! — Потом, тяжело дыша, сполз на пол, едва удерживаясь на ногах, шагнул вперед, спросил поднимающихся солдатиков: — Правда, что гауляйтера несете?

— Его, товарищ капитан, — ответил один из передних носильщиков.

Капитан огляделся, увидел Ростика.

— Гринев, дай карабин! — Вот он был настоящим офицером.

— Что вы тут раскомандовались, капитан? — подала голос мама. Она только что справилась с теми пациентами, что остались внизу, и собиралась справиться с капитаном. Но на этот раз у нее не вышло.

— Ребята, — попросил капитан бойцов, что тащили его носилки, — вы подержите ее, только нежно.

— Да как вы смеете? По какому праву вы тут командуете?!

Он повернулся к ней. Почти вслепую вытянул вперед руку в просящем жесте.

— Таисия Васильевна, заклинаю — прости. Но я это сделаю. — Он оперся на одного из подоспевших солдатиков, которые наконец-то догадались бросить опустевшие носилки, и продолжил: — Гринев, так дашь карабин?

— Ростик, не смей! — прокричала мама. — Он его расстреляет!..

Сверток на носилках судорожно зашевелился, а потом из-под одеяла донесся всхлип. Ростик посмотрел на капитана, потом на Любаню.

— А, ладно, — решил капитан, — я у кого-нибудь другого возьму.

В самом деле, людей с оружием вокруг было немало.

— Я вам официально заявляю, что подам Председателю рапорт! — снова проговорила мама, но этот бой она уже проиграла.

Солдатики, которые несли гауляйтера, повернулись и стали сходить вниз. Двое держали маму, действительно очень нежно, за руки, от волнения сопя на весь этаж. Двое сводили капитана, помогая ему переставлять ноги.

Более того, весть о расстреле Борщагова разнеслась уже по всей больнице, и из дверей появлялись все новые и новые люди. Каждый нес что-то в руке. Кто-то даже крикнул сверху, с самого верха:

— Капитан, ты не торопись. Расстрельной команде дай собраться.

Дондик никак не отреагировал на эту реплику, но Ростик был уверен, что он подождет.

Потом людей стало очень много, потом они как-то иссякли. Ростик стоял рядом с Любаней и мамой. Солдатики, которые держали ее, куда-то исчезли.

Мама была бледна, но никуда уже не торопилась. При всем ее характере, она поняла, что ее все равно не пустят туда, куда расстрельщики доставили ненавистного секретаря райкома.

— Ты понимаешь, что там сейчас злодейство произойдет? — спросила она, поднимая на Ростика глаза.

— Злодейство произошло раньше, мама. Когда этот сукин сын, потеряв власть, к которой привык, решил воспользоваться пурпурными, чтобы вернуть ее себе. Любыми средствами. Даже расстрелом заложников.

— Это злодейство! — произнесла она.

И тогда подняла голову Любаня. Словно испуганная птаха, она стояла, спрятавшись за Ростиком, и вот теперь решила высказаться.

— А родным расстрелянных заложников, совсем невинных людей, вы можете это сказать?

— Нужно созвать суд. Без правосудия…

— Мама, — печально, очень грустно произнесла Любаня, — если бы мы его расстреляли тогда, когда первый раз накрыли на… на предательстве, может быть, сегодня десятки людей были бы живы. Теперь я знаю — убивая, может быть, ты спасаешь десятки других людей. Правда, это арифметика войны, а не правосудия, но…

Ростик посмотрел на нее. Идея была правильная, но слишком абстрактная, чтобы произвести на маму впечатление. И он сказал:

— Самосуд — это ужасно. Но не нужно забывать, что правосудие — лишь инструмент справедливости, а в данном случае… — Ростик выпрямился и твердо, жестко добавил: — Это справедливо.

Откуда-то издалека донесся залп как минимум из полусотни стволов. И мощь, слитность этого залпа были лучшим подтверждением его правоты.

Ростик явился на заседание к Председателю немного волнуясь, он не знал, какие вопросы ему могут задавать. Должно быть, по этой причине он пришел чуть-чуть раньше. Это всегда довольно неприятно. Зато он встретил Кошеварова. Бывший предгорсовета, мэр, а ныне неизвестно кто, хотя все еще и отец Раи, держал правую руку в тугой повязке на перевязи, наброшенной через шею. Был он бледен, вокруг глаз, на самых краешках век горели тонкие ободки, выдающие или затаенную боль, или многодневное, очень тяжелое недосыпание. Впрочем, как говаривал когда-то отец, возможен третий вариант — когда сливаются обе причины.

Он подошел к Ростику и протянул левую руку для пожатия. Ростик коснулся сухой, напряженной ладони.

— Ты молодец, — сказал мэр. — Чем больше мы узнаем о твоих действиях тогда… в день освобождения, тем больше причин тебя хвалить.

Почему-то Ростика последняя фраза покоробила.

— Меня никогда не хвалили, даже в детстве. Я не привык к похвалам.

Кошеваров поднял голову, внимательно посмотрел на Ростика, потом тонко улыбнулся.

— Извини, привык, понимаешь, дочь воспитывать. Наверное, с мальчишками все иначе.

Ростик кивнул, извинения были приняты.

— Не знаете, почему меня вызвали?

— На двух или трех самолетах губисков были захвачены карты какие-то… Даже не какие-то, а довольно подробные. И обширные. Вот Рымолов и предложил задействовать тебя, как нашего главного, остающегося в деле разведчика. Но сейчас, — он внимательно посмотрел на Ростика, — принято решение эти карты пока изучать, а не проверять, и за дело взялись теоретики, так сказать.

— Кто именно?

— Перегуда. — Кошеваров помолчал, потер забинтованную правую руку. — Имей в виду, я тебе это неофициально рассказываю, по-соседски, так сказать.

— Спасибо, — ответил Ростик.

Начальство разных рангов наконец-то стало собираться. Пожалуй, уже можно было и не продолжать разговор, а втягиваться в кабинет, но Ростик все-таки спросил:

— Что у вас с рукой?

— Это? — Кошеваров рассмотрел свою перевязанную руку, словно впервые ее увидел. — Ампутировали, по кисти.