Сергей Розвал - Невинные дела. Роман

«Но, с другой стороны, отец прав, - думал Эрнест. - Да, хотелось бы выправить вывихи, если и не все на свете, то, по крайней мере, у всех ученых, конечно, у честных - такие, как Безье, Уайтхэч, Ундрич попросту враги».

Всю свою деятельность, всю энергию Эрнест Чьюз в последние годы посвятил этой «борьбе за ученого». Двадцать лет минуло с тех пор, как еще юношей со своим другом Эндрью Роуном в лаборатории отца он был занят только наукой. Затем произошла тяжелая ссора с отцом: старик не мог примириться с тем, что сын и Роун вступили в «Ассоциацию прогрессивных ученых» - ведь это же политика! Он обвинил Роуна в «дурном влиянии» на Эрнеста. Роун ушел, не поговорив, не простившись с Эрнестом. Близкий друг исчез бесследно - много позже Эрнест узнал, что он погиб за океаном, командуя батальоном иностранных добровольцев, сражаясь за свободу чужого народа. Тень погибшего стала между сыном и отцом. Уйдя из лаборатории отца, Эрнест все активнее участвовал в политической жизни, но не оставлял и науку: он сделал несколько крупных открытий. Но едва он был избран председателем Ассоциации прогрессивных ученых, его начали отовсюду вытеснять. Сначала отобрали кафедру в институте, затем отобрали преподавание и в колледже. Двери всех учебных заведений и лабораторий плотно захлопнулись перед ним. И все же, когда однажды его друг Рэдчелл, редактор коммунистической газеты «Рабочий», спросил его: «Эрни, ты не жалеешь, что выбрал этот путь?», Эрнест ответил: «Часто ученый всю свою жизнь посвящает какой-нибудь одной научной проблеме. У отца это были «лучи жизни». Он их открыл, он же их и уничтожил. А что, если бы можно было сделать такое открытие, чтобы все изобретения применялись бы исключительно на пользу и никогда во вред человечеству - как ты думаешь, Гоувард, - это научная проблема? Стоит посвятить ей всю жизнь? Ну вот, я это и сделал». Рэдчелл понимающе улыбнулся и пожал другу руку.

После того как Эрнест Чьюз побывал на Всемирном конгрессе сторонников мира и в Коммунистической державе, нападки печати усилились. И теперь он отлично понимал, что за принятую совещанием ученых резолюцию прежде всего придется ответить ему. Однако не это тревожило его. В лице Грехэма он видел как раз тот тип ученого, который стоит на распутье: за таких-то и надо бороться! Конечно, с одного разговора ничего не достичь, но - бороться, бороться, не уступать!

Грехэм был удивлен, когда на собрании получил пригласительную записку Эрнеста Чьюза: так беспощадно громил его в своей речи, а теперь вдруг приглашает к себе! Зачем? Может быть, хочет загладить резкость? Но он, Грехэм, не нуждается в извинениях… Или хочет перетащить в свою веру? Только этого недоставало! Он сам сумеет разобраться, без учителей, а тип ученого, переставшего быть ученым и превратившегося в оратора, - нет, это не его идеал! Пусть этим удовлетворяется Эрнест Чьюз. Первым побуждением Грехэма было отказаться от приглашения. Но вдруг он представил себе, что Эрнест Чьюз истолкует его отказ как боязнь встретиться с ним. Еще бы: Грехэм - директор государственной лаборатории, а Эрнест Чьюз - «красный». Как только эта мысль мелькнула у него, он сейчас же ответил согласием приехать.

Вечером он подъехал к особняку, где жил Эрнест Чьюз. Его встретил хозяин и проводил в столовую. Навстречу из-за стола поднялась высокая женщина с тем спокойствием и величием, для которого даже в демократической Великании не подобрать более подходящего выражения, как «царственное».

- Моя жена Луиза, - представил хозяин, называя и гостя. Грехэм поклонился. Он видел портреты Луизы Чьюз в газетах во время нашумевшего дела о похищении ее сына, но сейчас ее странная красота поразила его. «Очевидно, газетная фотография обладает свойством опошлять любое лицо», - подумал Грехэм. В самом деле, ее лицо меньше всего подходило для газетной фотографии: черты его не отвечали ни пропорциям, установленным классикой, ни стандартам, узаконенным иллюстрированными журналами, фильмами и публикой. Овал лица, нос, даже подбородок были излишне удлинены и все же сохраняли благородство, а глаза, глубокие и лучистые, освещали лицо той внутренней красотой, которая невольно волнует, а любителей стандартов скорей всего отпугивает.

Вскоре за столом появился и пятилетний сын Джо - «Мышонок», как называла его мать. Тоже своего рода знаменитость: газеты в свое время протрубили на весь мир о его похищении. А сейчас этот «знаменитый» ребенок сидел за столом, доказывал, что он хочет не молока, а кофе, и, не допив чашки кофе и еле дождавшись, когда встанут из-за стола, принес книжки с картинками и разложил их перед Грехэмом. Хозяин вскоре пригласил гостя в кабинет.

- А потом досмотрите? - огорченно спросил Джо и постарался соблазнить: - Остались самые интересные.

- Обязательно посмотрю, - искренне ответил Грехэм: он видел, что матери доставляет удовольствие то внимание, с каким он отнесся к мальчику, и ему хотелось сделать приятное этой женщине. «Не так уж много на свете красивого, чтобы при встрече с ним притворяться равнодушным мудрецом», - подумал Грехэм в свое оправдание.

Разговор в кабинете не клеился. Грехэм уже за обеденным столом понял, что Эрнест Чьюз не из тех, кто отказывается от своих слов только потому, что они были сказаны прямо. Значит, будет пропагандировать… Еще хуже!

И именно в этот момент Эрнест Чьюз сказал:

- Как говорится, бьюсь об заклад: знаю, о чем вы думаете. - Грехэм удивленно посмотрел на Чьюза. - Уверен, что вы воображаете, будто я хочу вас распропагандировать. - Эрнест лукаво улыбнулся.

- А разве нет? - в тон хозяину спросил Грехэм.

- Представьте себе, нет. Такие, как вы, не годятся.

- Безнадежно?

- Нет, не то. Вы из той же породы, что и мой старик. Их убеждают не чужие доводы, а собственные шишки.

- Ну что же, предоставьте мне их получить.

- Пожалуйста, если вам нравится, - не то серьезно, не то иронически сказал Эрнест. - Можете быть уверены, вам не замедлят их наставить. Так что к нам вы все равно придете.

- Послушайте, Чьюз, а зачем вам это, собственно, нужно? Я занимаюсь научными проблемами, но вы видели, воззвание я подписал и политики не чураюсь, если она вторгается в наши дела. Но не больше! Право же, не следует ученым заниматься политикой больше того, чем она занимается нами.

- А она занимается нами мало?

- Я понимаю вас, Чьюз, - горячо сказал Грехэм, стараясь вложить в свои слова всю искренность, с которой он хотел объясниться с этим хорошим, но, как казалось ему, все-таки узковатым человеком. - Понимаю! Но что поделать: над нами тяготеет наша национальность, место нашего рождения. Родись я там, в Коммунистической державе, я там бы работал над атомной энергией, родился здесь - ну, и работаю здесь. Все дело в том, чтобы ученые ни здесь, ни там не допускали военного использования…