Михаил Успенский - Три холма, охраняющие край света

- Никогда в жизни мне не было так хорошо, чтобы захотелось жить вечно, а вот теперь, кажется, накрыло…

Во дворе разбойничьей усадьбы сидели за столом трое печальных людей в тельняшках. Другой подходящей одежды после бани у Дядьки для гостей не нашлось. Кум Понсиано сразу же стал походить на бывшего десантника в День Победы, а Вера Игнатьевна резко помолодела, вспомнив, что много лет назад она вот так же бегала по общежитию МГУ в тельняшке студента-историка Серёжи Туркова, и кликали они друг дружку «котиком» и «зайчиком», и дико при этом хохотали…

- Я был уверен, что ты за цеховика своего замуж пошла, - сказал Сергей Иванович. - Да, сеньор Понсиано - кто бы мог подумать, что первая университетская красавица пойдёт в школу преподавать? В пригороде?

- А это чтобы котик не думал, что за понтами погналась, - устало сказала Вера Игнатьевна. - Представляете, кабальеро, этот дурак мне всё время твердил, что я слишком хороша для него, провинциала, что меня непременно или кавказец, или мгимошник у него отобьёт, а он-де не перенесёт такого позора… Трус ты, Серёжа! Я сперва вообще хотела с одним парнем с биофака на камчатскую станцию уехать - вот мол, как я светской жизнью дорожу, да его браконьеры застрелили…

- Комплекс титулярного советника, - развёл руками Дядька. - Ну по всем статьям мне такая женщина не полагалась! Другой класс! Тебя художники рисовали, скульпторы лепили! Зайчик, ну что бы тебя со мной ждало? Конура в коммуналке? Меня к тому же за самиздат доставали, не мог я в Москве остаться…

- И так, и так была конура, - сказала учительница. - Нет, думаю, не дождёшься, котик, что я за гражданина начальничка выскочу или за авторитетного вора. Никакой женщине не нравится, когда о ней как о шлюхе судят. Даже самой шлюхе. Гордые мы были, кабальеро, а в те годы гордость не предусматривалась…

- Ни хрена это не - гордость, а слабость, - сказал Сергей Иванович. - Можно было и тогда совестью не торговать, только трудно. Оттого и пили в три горла…

- Вот оно, русское оправдание! Наконец-то! Обосновал!

- А что? Пришлось бы мне всю жизнь смотреть, как ты копейки считаешь да платья перешиваешь?

Кум Понсиано слушал бессвязные, но почти понятные речи, и перед глазами его вставал никогда не виданный им перрон Ярославского вокзала, поливаемый трёхдневным дождём, и глядела вслед уходящему поезду тоненькая светловолосая девушка в офицерской плащ-палатке, накинутой поверх роскошного платья, в котором она сбежала накануне из ресторана «Арагви» со своей собственной свадьбы… Ехать ей самой было некуда, возвращаться - тоже некуда…

По двору бегали Чуня с новообретённым товарищем, развлекались какой-то непонятной людям игрой с применением камешков, живых цыплят и пустых консервных банок. Друг Чуни походил одновременно и на чёрного лемура-руконожку, и на французского бульдога.

Кум Понсиано сообразил, что древняя ссора влюблённых вот-вот вспыхнет по новой, кашлянул и сказал:

- Сеньор Серхио, вы учёный человек - как нам объяснить это чудо?

Вера Игнатьевна проглотила очередной упрёк и перевела.

Дядька поглядел на чертёнка без всякого почтения.

- Разве это чудо? Вот то, что мы с Верой встретились, действительно чудо, рука провидения и всё такое… А он… Мало ли феноменов? Теперь думать надо, как его от передовой науки уберечь… Не было забот…

- У него ведь были хозяева, сеньор Турков, это опасные люди!

- Мне вот что опасно - Лидка не звонит! Знает, окаянная, что я тут психую - и не звонит! И герцога своего выстроила - ни слова поперёк…

Сеньор Давила уже разглядел снимки на стенах и понял, в чей дом они попали. Нет, не прав учёный сеньор Серхио, это вовсе не провидение, а нюх старого сыщика…

- Значит, тут ты всю свою жизнь и прокантовался? - спросила Вера Игнатьевна.

- Не всю - семь лет под Пермью советской власти на память оставил, - сказал Сергей Ива нович. - И жил не тут, а в подвале музея… И дача, в сущности, Лидкина… Ну и что? Набоков, и тот дома не построил…

- Вложила бы я ума твоей племяшке, - сказала Вера Игнатьевна. - Видно, такая же вот самолюбивая идиотка выросла…

- Да, характерец вроде твоего, - согласился - Дядька. - Герцога мы кинем, а выйдем мы за слесаря, чтобы пил-колотил…

Кум Понсиано смотрел-смотрел на йорка с бушменчиком, потом встал, подошёл к ним и присел на корточки, вникая в игру.

- Славный мужик, - кивнула Вера Игнатьевна. - Занесли же его черти в вашу глушь…

- Ну, он-то как раз по делу, - сказал Дядька. - Премию девочка заслужила, раз такой вой поднялся… Представляешь, зайчик, меня чуть самого туда не утянуло, в эти Три Холма… И мелодия эта заразная… Но полечился, проспался - и ничего…

Кум Понсиано уже упоённо декламировал Чуне и чертёнку какую-то испанскую считалку, а те внимали, задрав морды.

- А сам-то ты как считаешь - это опасная вещь? - спросила учительница.

- Была бы опасной, кабы в Малютин не вернулась, - сказал Сергей Иванович. - Такая уж тут местность, что астероид Икар врежется - и никто не заметит, только болотина сбулькает. Стоило Тунгусскому метеориту над нами мелькнуть - и где тот метеорит? Один пшик…

- Вся жизнь… - сказала Вера Игнатьевна и взяла Дядьку за руку. - Вся жизнь могла пролететь, как один день, а я эти дни проклятые считала, как Робинзон Крузо… Кто мне их вернёт?

- Хорошо, что ты эту картинку не видела, - сказал Сергей Иванович. - А то вообразила бы, что всё можно и вправду вернуть.

- А разве нельзя? - Вера Попова сняла очки и положила на стол.

- Нельзя, зайчик, - еле слышно сказал Дядька. - Хотя теперь многие решат, что можно. И всё вернуть, и всюду вернуться. Вредная картинка. Смерть безумцу, который навеет человечеству сон золотой…

- Котик! Ты жестокая, расчётливая и вечно правая свинья! - начала Вера Игнатьевна, но её прервал звонок.

- Так, - сказал Сергей Иванович. - Так. Лошкомоеву я выдерну ноги, передай дословно. Нет, не буду я с ним говорить. Жди. Сейчас приедем. Людей своих никуда не отпускай. Там и ждите!

- Лидку похитили, - растерянно сказал он в пустоту. - Говорил же - оденься поскромнее…

Раздалось нежное дребезжание. Это чертёнок с головой французского бульдога напевал испанскую песенку-считалку.

Йа-а! Магума эшул!

Всё кончено для этой несчастной планеты. Для всего измерения в целом. Для ощущаемой Вселенной.

Третьей попытки Мироздание не выдержит. Третье моё пробуждение будет полной катастрофой.

Казалось бы, Владыку Хаоса такая перспектива должна приводить в восторг, однако не приводит. Не такая уж это радость - владычествовать над Хаосом.

Всякое разумное существо, сколь бы могущественным оно ни было, тоскует по прежнему порядку. Порядку! Никому не приходит в голову сожалеть о прежнем Хаосе.