Роман Суржиков - Без помощи вашей

Среди кустиков травы Эрвин сел, срезал ножом пучок. Большой ли? Маленький ли? Сколько нужно, чтобы убить болезнь и не умереть самому? Животные едят траву и как-то угадывают дозу… Гнилая кровь не оставляет шансов – это верная смерть. Сок змей-травы может убить, но может и спасти. Есть надежда, а значит, нужно попытаться.

Эрвин бросил пучок в миску, растолок рукоятью кинжала. Белый сок, выступивший из стеблей, смешался с дождевой водою. В миске набралось несколько глотков раствора. Эрвин понюхал – почти без запаха. Тронул языком – горечь. Поболтал – жидкость разошлась по миске маслянистыми разводами. Что бы еще сделать, чтобы отсрочить момент? Приложить к миске ухо? Поговорить с нею?.. Давай уже!

Он влил жидкость в рот и залпом проглотил. Внутренности полыхнули пламенем. Ого! Как будто выпил пинту орджа одним глотком! Такая редкостная дрянь, что просто обязана помочь! Или убить – тут два варианта.

Эрвин выбросил из миски жмых, сполоснул и подставил под дождь. Не дождавшись, пока наполнится, выпил. Рядом росло дерево, он прислонился к стволу спиной. В желудке пожар, зато снаружи – прохлада, чудесные струи дождя. Эрвин прикрыл глаза и спросил:

– Светлая Агата, скажи, что у меня есть надежда?

В темноте опущенных век он увидел белокурую женщину, столь памятную по сотням икон. Она долго смотрела на него сверху вниз своими серо-стальными глазами. Агата стояла, он сидел у ее ног. Она медленно покачала головой.

– Трава не поможет?.. Кид соврал? Или я выпил слишком много?

Святая молчала. Видимо, ему следовало понять самому.

Что он слышал о ранениях в Университете и в госпитале Первой Зимы? Если рана гноится, значит, в ней поселилась хворь. Вместе с гнилой кровью, хворь растекается по телу. Когда добирается до сердца, человек погибает. Если рана находится на руке или ноге, то верный способ спасения – отсечь конечность и отделить очаг хвори от тела. С раной на корпусе все сложнее: ее промывают горячим вином и протирают лекарскими снадобьями, чтобы вытравить хворь. Часто это не помогает, гниение возобновляется снова и снова, пока не убьет человека. Иногда удается вымыть хворь, и, очистившись, рана начинает заживать…

Важно вот что. Жилище хвори – рана. Пока она не очищена, не поможет ничто. Выпитый сок убивает хворь, но гниющая рана заново порождает ее.

Он срезал новый пучок, размял и смочил в соке кисточку. Пальцами левой руки попытался раздвинуть края раны. Ах, тьма! Боль едва не ослепила его и выбила из груди дыхание. Но рана не раскрылась, ведь кожа почти зажила. Поверхность зарубцевалась, но внутри, под кожей, живет хворь. Нужно добраться до нее… вопрос только в том, хватит ли духу.

Эрвин взял кинжал. Сердце тут же пустилось в галоп, кровь забилась в висках. Помоги мне, Свтелая Агата! Он сунул острие клинка в рану. Если прежде он думал, что чувствовал боль, то ошибся: боль была сейчас. Искровый удар прошиб все тело, собственный крик вонзился в уши. Рука сама собою разогнулась и отшвырнула кинжал далеко в кусты. Грудь пылала и рвалась на части.

Эрвин упал на спину, под холодные струи ливня. Рана еще долго пульсировала и грызла. Когда огонь, наконец, угас, Эрвин знал, что не сможет повторить попытку. Знал теперь и то, чего боится сильнее всего на свете: боли. Не бесчестья, не позора, не смерти. Смерть – сущая мелочь, если приходит одна, без своей чудовищной спутницы! Что может быть проще – лежать под приятным дождем, закрыв глаза, и ждать? Даже лихорадка отступила, будто с намеком: не причиняй себе страданий, и все пройдет просто. Мирно и тихо. Ты здесь – а потом уже там.

Он прикрыл глаза.

– Светлая Агата… ты права, я этого не смогу. Наверное, приходит время прощаться.

Скуластая белокурая Праматерь медленно повернула голову к тем кустам, куда улетел нож.

– Нет, я не смогу, – шепнул Эрвин, сжимаясь от одного воспоминания о боли. – Да и какой смысл? Шансы слишком малы. Даже в госпитале с таким ранением выживает один из десяти. Только зря мучить себя…

Агата смотрела в кусты.

– Теобарт был прав, – сказал Эрвин, – лучший выход – арбалет. Это быстро.

Он вспомнил свою возмущенную ярость при словах капитана. Глупец! Конечно, Теобарт знал, что к чему, ведь повидал сотни раненых на своем веку. А Эрвин просто не хотел тогда верить. Лучше поздно, чем никогда.

– Надежды же нет, правильно? К чему растягивать страдания?..

Агата не удостоила его взгляда.

– Нет, – сказал Эрвин. – Абсурд. Крохотная доля шанса, что я смогу. Помноженная на мизерную надежду, что это поможет. Деленная на обратный путь в четыреста миль через реки, болота, леса с волками и клыканами. Пешком, в одиночку, с незажившей раной. С непрерывной болью. Нет, Агата. Зачем это нужно?

Она молчала и не смотрела на него, но и не пропадала. Стояла, скрестив руки на груди, отвернувшись в сторону. Злость начала просыпаться в сердце.

– Зачем? – повторил Эрвин. – Чего ради? Ради мести? Я – мститель? Смешно. Теобарт смеялся, и мне смешно, и тебе. Во имя Первой Зимы? Вот уж кто легко обойдется без меня. Даже не заметит! Ради отца? Но ведь это он послал меня сюда, не забыла?!

Эрвин встал на четвереньки и пополз к кустам, оскальзываясь на мокрой траве. Зачем? На зло. На зло тебе, Светлая Агата, я еще раз попробую, потеряю сознание от боли, и тем все кончится! Надеюсь, что больше не очнусь. Довольна?!

Он нашел кинжал, зажал в кулаке, пополз обратно к змей-траве.

На зло Рихарду – нечего ему потешаться, встретив меня на Звезде! На зло Теобарту – пусть узнает, что ошибся! Не такой уж я неженка! На зло Луису. Он пытался на болоте, когда подсек передо мною травяную сеть; пытался вторично, подкинув змею в шатер. Потом ударил ножом и швырнул в пещеру… пусть и эта попытка пропадет даром! На зло всем, своим и чужим, кто был уверен в моей смерти. Возьму – и выживу! Каково, а? Хорошая будет шутка?!

Эрвин сел среди травы, смочил кисточку в соке. Взял ее левой рукой, правой стиснул рукоять кинжала. Приблизил острие к ране – оно дрожало. Боги, что может быть хуже боли?! Эрвин помнил, как орал грей с переломанной ногой. Помнил пыточную камеру в Первой Зиме – отец считал, что образование сына должно включать и это. Там был какой-то западник… с него дюймовыми кусочками срезали кожу. Как же он кричал!..

На зло врагам и друзьям, отцу и Рихарду, на зло самой Светлой Агате… Нет, даже на зло не хочу! Не могу. Только не это. Лучше просто тихо умереть.

Он смежил веки, Светлая Агата все еще стояла в темноте. Смотрела ему в глаза. Точеный подбородок, волевые скулы, цепкий, пронзительный взгляд. Она похожа на Иону. Сестра… Скажи, неженка, что ты почувствуешь, если Иона умрет? На какие кусочки разорвется твое сердце? Что сгорит в тебе, когда увидишь ее тело? Что останется от тебя – уголек, горстка пепла?..