Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать

- Понимаю...

Ах, как мирно звучит ее голос, как умиротворённо мурлычат её кошки... Я слышу и пение птичек, доносящееся через открытое окно, и даже шёпот занавески... Я слышу:

... и воск слезами с ночника на платье капал...

И вот я уже, кажется, слышу:

- Рестик... Рест, успокойся... Свалишься с постели... Э-гей...

Я открываю глаза...

- Ударишься ещё головкой...

Мир вам, люди!

- Какой головкой?.. - пытаюсь я въехать в тему.

- Полежи, полежи... приди в себя...

Я улыбаюсь Лене, пребывая всё еще в осаде приснившегося.

- Я заснул, прости, пожалуйста, такой трудный день...

Но какой зато сон, какой чудный сон!..

- Что все-таки нас сближает? - спрашивает Лена.

Чтобы не выискивать ответы, я задаю свой вопрос:

- А ты как думаешь?

На кухне пахнет шарлоткой. Вот и яблоки поспели...

- Жажда тишины? - спрашивает Лена.

- Да нет же, нет, - тихо произношу я, - не только тишины... Жажда... Гони прочь своих кошек. Думаешь, я спал?..

- Думаю, что тебе снова пора показаться врачу.

Нетушки-нет! Вот уж нет... Только не надо меня лечить! Чеховщина, конечно, какая-то есть. Там у него, у Антонпалыча к Коврину по ночам приходил чёрный монах. Ко мне пришла белая-белая... Смуглокожая... С рыжими-прерыжими глазами, волосы - огнь! Да-да - огнь! Словно стая лис со своими роскошными рыжими хвостами льётся с гор...

- Брось, - примирительно произношу я, - давай лучше похлебаем чайку.

- Хлебай...

Неужели это Тина приходила ко мне, думаю я.

Да нет! Нет-нет! Нет! Вот уж нет!..

Или Тина?..

Рана...

Ти - Ра - На... Ти - рана...

Пожалуй-таки покажусь...

Врачу...

Но я не чувствую себя больным. Ни больным, ни ущербным!

И в этом-то всё дело...

Я слышу: «...хруст стекла под ногами...».

А назавтра мы уже в Питере. До чего же вяло и кисло тянется этот день! Я жду вечера, мне вкрай нужен вечер, этот серый питерский вечер... Этот дождь...

- Ты куда это вырядился, - спрашивает Лена, - смотри - костюм, галстук... Рест, на кого ты похож?

- А что?!

- Ты куда, правда?

Я вчера краем уха слыхал, что в Питере Тинка проездом. И сегодня вот - вечер стихов! Я хотел бы взглянуть на неё краем глаза! Я спросил бы её: это ты? Я бы слово в слово спросил её: «...и ты рада мне, рада?». И затем, в тот же миг, не давая ей опомниться, тут же напомнил: «И ты хватаешь меня жадно-жадно, впечатывая меня в стену, в стену...». И отчаянно ждал бы её вопроса: «Почему ты меня не хватаешь? Жадно-жадно!..». Вот бы она...

- Рест, ты надолго? Нам ещё надо... Ты хоть галстук смени... На, держи, - она подает мне другой галстук.

Значит, Богу это угодно - наша встреча с глазу на глаз. Ирка меня пригласила, и вот я готов! Я готов?

«И ты рад мне, рад?!».

И ты ещё спрашиваешь! - скажу я, глядя ей в глаза. Так, наверное, встретились взглядами Иисус с Ионаном Крестителем...

Я готов!

- Вот, - говорит Лена, - другое дело - на человека похож!

И тут же:

- Рестик, - просит она, - заскочи, будь добр, на обратном пути в хлебный... У нас хлеба - шаром покати...

Заскочу...

- Зонт, - Лена догоняет меня, - зонт возьми... На!.

Она и предположить не могла, как этот зонт пригодился нам с Тиной!

Вот вам и вещий сон! Что называется, - в руку!

Тинико ты моя, Тинико...

На следующий день в ожидании встречи с Аней мы сидели на солнышке, любуясь Парижем и его обитателями.

- Ты только посмотри на них, - ни с того, ни с сего произнес Жора, кивая на прохожих, - как они одинаковы, все на одно лицо.

В своей излюбленной позе свободного жителя планеты Земля, развалившись на скамеечке и разбросав ноги в стороны, он, щурясь от солнца, рассматривал струившихся в оба конца Елисейских полей торопящихся горожан, всем своим видом обвиняя их в бесцельности существования.

- Они, как мумии, ни одного живого лица... Знаешь, когда глаза мои открыты, я устаю от того, что вижу.

Он всегда предавался все и вся уничтожающей критике, если ему что-то не удавалось. Больше всего он не терпел праздных людей, хотя бесконечно и нежно любил человечество.

- Они приросли к земле, точно статуи, не желая двигаться дальше, хотя все куда-то стремятся, спешат, бегут, едут, плывут, летят... Куда, зачем?! Все их телодвижения ублюдочны и крючковаты, они лишены красоты и красок. Ты только посмотри вот на этого или вон на ту...

Хорошо, что он еще не показывал пальцем.

- Слушай, - неожиданно Жора прервал свой обвинительный спич, - а ты Тину в лицо хоть знаешь? Ты видел её хоть раз в жизни? Тоже мне - terra incognito! Что если она вот тут мимо нас... А мы знать не знаем. Может, вон та барышня, что стоит у киоска?

Жора глазами указал на какую-то даму.

- Или вон та!

Он перевёл взгляд на другую даму с какой-то болонкой.

- Она любит у тебя собак?

Я понятия не имел о том, как выглядит Тина, любит ли она собак и может ли быть вообще где-то здесь в Париже.

- Ты - полный тютя, - заключил Жора, - как ты собираешься дальше жить? Без Тины!

Я согласно кивнул: тютя так тютя!

- И это не только в Париже, продолжал Жора, - так во всем мире, представляешь, на всей земле...

- Что?..

- Бегут, едут, летят, плывут... Куда, спрашивается?

Он даже грозил им:

- Дайте мне только время, я устрою вам хорошую порку!

Когда Жора был не в духе, он часто срывался на философствование (хотя по-прежнему крайне неубедительно отличал Бабеля от Бебеля, а Гегеля от Фейербаха), и тогда доставалось каждому, кто попадался ему под горячую руку. В тот день это были парижане. Какую порку он собирался устроить им и всем живущим на этой земле, я до сих пор не имею представления.

- Она кто у тебя, плясунья?- неожиданно спросил Жора.

- Тина?

- Какая Тина?! Аннушка, твоя Аня!.. Анька? Или как там её?..

- Танцовщица! Она та, - сказал я, - без которой мы не сдвинемся с места.

- Так уж и не сдвинемся!.. А с Тиной ты, мальчик мой, прокололся.

- Так, стоп! Забудь её, не то я...

- Не то что? Что?! Что ты можешь-то?.. Ты - слабак. Ты не можешь даже надуться как следует...

Я молчал.

Напоминание о Тине выбивало у меня почву из-под ног. Если не скамейку. Я не знал, как завоевать даже Аню, а тут еще Жорино «Тина - наша судьба». Так и займись сам своей судьбой, рычал я.

Дулся...

Гений Жоры состоял и в том, что в такие минуты отчаянной хулы он принимал единственно верное решение по вопросу, который долгое время не поддавался решению.

- Она никуда не поедет, - неожиданно произнес он, - зря мы в эту глухомань забрались.

Я ничего не ответил, зная, чем заняты его мысли.

- С этим решительно нужно что-то делать, - сказал он напоследок и встал. - Идем. Этот бубнеж с твоей кралей ничего нам не даст, нужно двигаться дальше. И, знаешь, я не так ловок, чтобы стелиться у ее ног.

Он умолк, но я знал, что мысль его оставалась невысказанной, и ждал заключительного слова.

- Мы клонируем твою Аню, - наконец произнес он, оправдав мое ожидание.