Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать

- А помнишь, как мы с тобой, - произнесла она, поднимая глаза, -

целую неделю жили в палатке?

- Еще бы! - снова соврал я.

Ее губы едва не касались моих, и мне ничего не оставалось, как вместо ответа, коротко и сладко поцеловать их.

- Еще, - прошептала она, не открывая глаз.

Затем мы пили какое-то безвкусное, но очень дорогое кислое белое вино, ели мясо, мясо перепела или куропатки, может быть, даже канареечное, мне было все равно, и даже пели, подпевали певице, которая по моему заказу исполнила на русском песню о поручике Голицыне и что-то еще, все на ломаном русском. Аня улыбалась, а мои глаза едва различали ее силуэт. Мы ни разу не вернулись к моему рассказу. Аня ни о чем не спрашивала и я молчал. Потом я напился! Да я был пьян, как последний сапожник. Боже, какое это счастье быть пьяным, как сапожник!

- Вот мы и прошли с тобой по триумфальной дороге Франции, - произнесла Аня, - от Нотр-Дам до дворца Шайо.

- Да уж, - сказал я, - это было триумфальное шествие!

Фараоновское, подумал я.

Время от времени невдалеке раздавались глухие гудки, а потом небо вдруг озарилось тысячами падающих звезд. Праздничный фейерверк. Луч прожектора Эйфелевой башни словно проснулся и стал шарить своим слепящим белым стволом то по небу, то по домам, по реке, а сама она, разодетая в ажурный наряд из мириад мигающих огней, как невеста в свадебное платье, мерцала и светилась, и, казалось, летала в веселом и праздничном вальсе.

- Что ты еще знаешь о наших?

Я пожал плечами.

- Ого!..- только я и сказал.

Это «Ого!», видимо, следовало расценивать так: столько лет прошло! Много воды с тех пор утекло... Что я мог знать о наших? Ничего. И Аня не настаивала, чтобы я объяснялся: «Ого!» так «Ого!». Купола искусно подсвеченных соборов сверкали золотом. Невидимые ракеты с шипением и свистом взмывали ввысь и, когда наступала недолгая тишина, вдруг взрывались над головой рассыпающимися цветистыми шарами искр с характерными хлопками-пуканьями. Мы сидели рядом и, задрав головы любовались удивительным зрелищем.

- Ты, правда, приехал за мной?- повернувшись ко мне лицом, неожиданно спросила Аня.

Она положила свои теплые пальцы на мою левую руку и заглянула в глаза. Вопрос застал меня врасплох и привел в чувство. Меня словно окатили холодной водой. Но пока я собирался с мыслями, Аня задала свой следующий вопрос. Как потом я узнал, она в тот вечер боялась услышать мое «нет». Было бы еще хуже, если бы я стал уходить от ответа, отделавшись шуткой или какой-либо выдумкой. Дождаться моего уверенного «да» у нее не хватило духа.

- Скажи!..

Внезапная мысль о Юле придала мне мужества.

- Да! - сказал я.

Она взяла свой, устойчивый на волнах широкий стакан и отпила из него. Видно было, как заблестели ее глаза.

- А что Лев? - спросила она затем, чтобы что-то спросить.

Лесик сейчас, это яснее ясного, интересовал ее меньше всего. И моего «Да!» ей было вполне достаточно, чтобы уйти от воспоминаний, так глубоко тронувших ее душу. Ей понадобилось несколько минут на разглядывание маникюра, она сидела за столом с высоко поднятой головой и выпрямленной, как у заправского солдата, спиной, ее длинные накрашенные ресницы ни разу не мигнули и было ясно, что идет напряженная внутренняя борьба с морем слез, готовых вот-вот разорвать плотину сдержанности и рухнуть бурными потоками из ее глаз. Но, возможно, все это мне только показалось. Голова просто гудела...

Я не мог не прийти ей на помощь.

- Знаешь, а Стас-таки осилил гитару. Он теперь где-то в

Швейцарии или Швеции. Нет, в Голландии! Известный гитарист, виртуоз, у него теперь группа. Им аплодирует вся Европа.

Аня тотчас приняла мою игру.

- Правда?! - она оживилась и искренне порадовалась за Стаса.

Я тоже улыбнулся.

- И наш компаньон, - сказал я. - Он директор фирмы по производству искусственных маток.

Аня вытаращила на меня свои красивые глаза.

- Повтори, - сказала она.

Я коротко рассказал об успехах Стаса.

- Стас всегда был таким, - сказала она, - вы сотрудничаете?

Я кивнул. Мы помолчали.

- Аза не нашлась? - тихо спросила она.

Я молча помотал головой из стороны в сторону.

- У меня до сих пор есть ваша фотография, помнишь?

Я кивнул: помню. Я не только помнил, я ждал. Я все еще ждал от Азы какой-то весточки, я помнил ее слова проклятия в свой адрес. Я жил ожиданием чего-то невероятного, может быть, даже чудовищного. И дело заключалось вовсе не в Азе, а в том, кого мы вместе с ней произвели на свет Божий. Это и была пресловутая биологическая обратная связь, вездесущий biofeed back. Что если он до сих пор жив? Каков он, что с ним, как ему живется?.. Было и еще множество вопросов, на которые у меня не было ответов. Я молчал, а Аня подняла ресницы и, посмотрев мне в глаза, вдруг рассмеялась.

- А помнишь, что ты мне сказал на той вечеринке, когда мы праздновали то ли День медика, то ли...

- Я тогда тоже набрался...

- Что ты мне сказал?

- Ты была совсем ребенком.

Аня пристально посмотрела на меня.

- Я была взрослым ребенком.

- Да-да-да.

- Что ты мне тогда сказал?

Если бы я мог помнить!

- Что мы водрузим свой флаг на планете! - воскликнул я и поднял правую руку со сжатыми в кулак пальцами.

- Не ерничай, ты никогда этого не вспомнишь.

Я умолк, и мое молчание было знаком согласия.

Это было сказочное путешествие. Сказка длилась до 23:00, а мне казалось, что три часа пролетели мгновенно. Я готов был платить бешеные деньги, чтобы пароходик катал нас до утра, до зимы, когда морозы закуют Сену в лед, но Аня остановила меня.

- Зачем? Еще успеем.

Само собой разумеется, что Тина никак не могла помешать моим воспоминаниям. А на Жорин горшок я просто начхал!..

Что я сказал Ане на той вечеринке, так и осталось для меня тайной.

Затем мы брели по ночному Парижу, болтая и смеясь, в обнимочку или держась за руки, как школьники, целуясь и вполголоса распевая русские песни. С самой верхотуры Эйфелевой башни, ослепительно белым мечом кромсая на куски черный купол неба, летал белый луч мощного прожектора, словно в попытке разорвать путы ночи и приблизить людей к Небу. А сама башня, украшенная разноцветными мигающими лампочками, казалась пульсирующей, воткнутой в небо иглой, фосфоресцирующей, как стройный рой светлячков.

- Мы всегда стараемся вернуть то, что вернуть уже нельзя, - задумчиво произнесла Аня.- Невозможно идти вперед и держаться за прошлое. Вот и ты бросился наутек, но прошлое поймало тебя за рукав: от меня не сбежишь!

Она крепко сжала мне руку и заглянула в глаза.

- Не сбежишь?

- Теперь - никогда! - сказал я. - Я за этим приехал.

- За чем?..

Улицы были уже пусты, спать не хотелось, и мы не чувствовали никакой усталости. Каждые четверть часа слышался отдаленный бой курантов и мы, как по команде, останавливались и целовались, купаясь в их качающихся трепетных звуках. Когда потом нам слышался отдаленный бой часов, мы инстинктивно останавливались, наши губы тянулись друг к дружке, и мы заразительно смеялись. У нас выработался рефлекс на мелодию, как у павловской собаки на мясо. Это было смешно, но природа брала свое, и, чтобы не разрушать ее законы, я летящим коротким поцелуем чмокал Аню в губы. Ей это тоже нравилось. На телефонные звонки она сначала не отвечала, а затем просто отключила свой телефон. И я не приставал к ней с вопросами, кто такой этот Анри. Было так тихо, что неожиданно раздавшийся телефонный звонок испугал нас. Мы как раз брели в обнимочку по самому старому в Париже Новому мосту. Звонил Жора: