Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать

- Ты об этой финтифлюшке? - спрашивает Лена.

Я киваю.

- Там дальше, - говорю я.

- Эээээ, - говорит Лена, - вот: «...вернувшись домой, улыбаясь, будет всех уверять, что и ездил-то он в Стокгольм не за какой-то там Нобелевской премией, а именно вот за этой самой неповторимой и потрясающей финтифлюшкой: ‟Вот эксклюзив совершенства!». Чем она так его потрясла - одному Богу известно». Так?..

- Именно! - произношу я.

- И что? Где тут ваша Тина?

- Вот в этой...

- В финтифлюшке? - удивляется Лена.

- В финтифлюшке! - говорю я.

И рассказываю историю с финтифлюшкой, которая и познакомила Жору с Тиной.

- Но как, каким образом? - спрашивает Лена.

Я рассказываю. Понимаешь, говорю я, это такая странная штука, совершеннейшая случайность...

И рассказываю, рассказываю, сам поражаясь, откуда мне известны эти умопомрачительные подробности, о которых Жора как-то раз заикнулся, что мол, Тина-то как раз и есть та, кто...

- Ну а финтифлюшка при чём тут? - снова спрашивает Лена.

Да если бы я знал!

- Она для неё, понимаешь, - говорю я, - как Чаша Грааля... Понимаешь?

- Нет, - признаётся Лена, - Стокгольм... блошиный рынок... Чаша Грааля? Какая Чаша? Пардон - не понимаю!

А я тут при чём!

- Да я и сам толком, - говорю я, скуксившись, - не совсем...

Снова пыхнув дымом.

Потом-то, прошло много лет, все расселись в нашем поезде по своим местам, согласно купленных билетов.

- Да не пыхти ты!..

- Извини...

- Так они с Жорой, что давно знакомы?

Я снова кукшусь, затем закашливаюсь, давясь дымом...

- Да не пыхти ты!.. - снова говорит Лена и своим ласковым кулачком нежно лупит меня по спине.

Мы промчались мимо Триумфальной арки, выскочили на уже знакомые мне Елисейские поля, затем свернули налево и стали взбираться на гору. Аня спросила, когда я улетаю домой. Я пожал плечами.

- Все зависит от тебя.

Аня засмеялась. Я вспомнил этот забытый простой ясный смех, когда в ее голубых глазах появляются игривые чертики, а губы приоткрывают стройные ряды длинных, как у актрис Голливуда зубов, эти ямочки на щеках в уголках губ, эти сочные губы... Я помню сохнущего по этим губам Стаса. Да и сам я потом не раз нахваливал эти губы самой Ане, словно она не ведала и не знала всех их достоинств. Тогда ей было шестнадцать и она была школьницей.

- Куда мы едем?- спросил я.

- Я хочу есть. Мы заберемся на butte aux Cailles, (Перепелиный Холм, - фр.).

Этих трех слов, произнесенных вскользь, как мне показалось, на чистом французском, было совсем недостаточно, чтобы оценить знание языка, но вполне хватало, как это вскоре и подтвердилось, чтобы она могла называть этот город своим.

«Как тебе нравится мой Париж!?».

Я вдруг подумал, что ни один город мира мне никогда не хотелось назвать своим. Пятнистые платаны на площади Поля Верлена. С Атлантики густой чередой тянулись влажные облака, было еще рано и на самом деле так тихо, точно жители на время покинули город, хотя часы показывали уже 10.02. Люди словно вымерли, хотя был только четверг. Мы сидели с Аней на открытой террасе, ели горячие круассаны с миндальными орехами и болтали, о чем попало. И ни слова о причине моего внезапного появления в Париже.

- А помнишь, как Стас напился на моих именинах? И стал приставать...

- В тебя многие были влюблены, и Стас, и Шут, и, кажется, даже Юра...

- Который из них?

- И Черненко, и Маврин, и даже...

- Только не ты.

- Ты очаровала всю нашу команду. Тебе тогда стукнуло...

- Я положила конец их ухаживаниям, как только ты... Я была от тебя без ума.

А вот этого я не знал. Это было первое ее признание, затем были еще и еще... Были минуты, когда мы, не переставая жевать, пристально вглядывались друг другу в глаза и улыбались. Мы изучали друг друга. Да, мы стали другими. У нас появились незнакомые жесты, не все слова, с которыми мы обращались друг к другу были понятны. Мы стали чужими? И да, и нет. Мы стали менее близкими и более незнакомыми. Между нами пролегла полоса отчуждения, которую мы старались теперь преодолеть. К этому мы были готовы, тем не менее, требовалось время, чтобы мы снова срослись душами, как это было тысячу лет тому назад.

- Что ты знаешь о наших, где они?

Я сказал, что потерял всех из виду.

- Эля, Шут, Инна, Юры?.. Юра Маврин мне тоже нравился. Как у него сложилась жизнь?

Этого я не знал, хотя этот вопрос меня тоже интересовал.

- А о Черненко ты что-нибудь слышала?- в свою очередь спросил я.

Аня помолчала, отвела взгляд в сторону, затем произнесла:

- Ерунда какая-то. Он то ли умер, то ли уехал в Африку. Чушь какая-то. Я не помню, откуда у меня эти сведения. В Африку или в Австралию...

- Хорошенькое дело, - сказал я, - то ли умер, то ли уехал...

Когда кофе с молоком, который принес нам, облаченный во все белоснежное, высоченный африканец, был выпит, Аня промокнула салфеткой губы и выставила на стол, словно на витрину, свои изумительной красоты загорелые предплечья. Опершись локтями о белую скатерть, она вытянула шею и бережно уложила подбородок на сложенные в замок красивые пальчики с ярко-красными ноготками.

- Хорошенькое дело, - повторил я, думая о Юре Черненко, - он тоже сейчас нам нужен, как воздух. Да и Маврин бы не помешал.

Мимолётная мысль о Тине - как молния... Даже не зацепилась.

- Сейчас - непременно!- улыбнулась она.- Как же мы без него?

Я пропустил ее иронию мимо ушей. Тем не менее, я прекрасно понимал: мы и без Юры, что гитара без струны. Никакой музыки у нас без него не выйдет.

- Ну, - сказала она, - что дальше?

- Я найду и его.

- Я не сомневаюсь. Ты зачем приехал?

Ее черные зрачки, как два жерла стволов были нацелены мне в глаза. Я сделал попытку отшутиться.

- Красть тебя, зачем же еще.

Она не произнесла ни слова. Глаза ее ни разу не мигнули.

- Ты по-прежнему такой же ненасытный. Тебе надо покорить весь этот жадный мир. Зачем, ответь мне - зачем? Ведь этих людей не изменить. Ты посмотри, - Аня кивнула на посетителей кафе, - посмотри, как они жрут. И этому ведь конца никогда не будет. Их жадность к еде неистребима, им не нужны никакие перемены. Ведь так?

Я попытался объяснить ей наши ближайшие планы.

- Мы в Чикаго...

- В Чикаго?

- Мы туда перебрались недавно...

- Вы тянули меня в Москву, а теперь вдруг у нас выпер Чикаго?

Это «выпер» она произнесла с усмешкой и удивлением. Для нее наш переезд в Чикаго был полной неожиданностью. Я коротко рассказал о причинах нашей передислокации в Америку. Она слушала, затем убрала руки со стола и наклонилась вперед.

- Поцелуй меня, - сказала она.

- Юль, но-о-о...

Это была уже полная неожиданность для меня:

- Здесь, - спросил я, - прямо здесь? Совершенно не заметив свое нежное «Юль», которое неожиданно прилепил Ане.

Она только смотрела на меня.