Алексей Честнейшин - Семь последних дней

25 ноября

В низинах удушливый серый туман. Глаза слезятся от гари, сегодня, впрочем, ее меньше. Ночью было два толчка. Сегодня 25 ноября, понедельник. Вообще не хочется вылезать из-под пледа. Сыро и тепло. Даже жарко.

В детстве, помню, был обескуражен отсутствием конкретики в понятиях температурного режима. Однажды с родителями (это мне было лет восемь) собирались куда-то, мать сказала: «Глянь термометр, холодно на улице?» Термометр показал плюс четырнадцать. «Плюс четырнадцать, – ответил я, – а это прохладно или холодно?» И тут с недоумением узнал, что во взрослом мире у слов «мороз», «тепло», «жара» вообще отсутствует привязка к температуре. Весь мир взрослых людей мне тогда показался в высшей степени несерьезным. Нас, детей, чему-то учат, воспитывают, а сами (ужас! вы только вдумайтесь!) – пользуются неконкретизированной терминологией. После этого я взял альбомный лист, расчертил его в виде таблицы и после некоторых размышлений заполнил: ниже 0 – мороз, от 0 до 12 – холодно, от 12 до 17 – прохладно, от 17 до 25 – тепло, от 25 и выше – жарко. Гордый тем, что, наконец-то, навел порядок в этой сфере, показал таблицу родителям. Папа с мамой переглянулись, но в целом согласились с этой градацией. Отец, впрочем, не мог не возразить, что кроме температуры на понятия «тепло» и «холодно» влияют влажность воздуха и скорость ветра, но это уже были, конечно, мелочи. Я предложил послать таблицу на телевидение, чтобы показать всей стране: «Пусть все увидят и пользуются правильно словами». Но родители не согласились. Таблица пригодилась. «Набрось курточку, на улице прохладно», – говорила, допустим, мама. Я шел к термометру, +19. Извини, мама, никакой курточки, – сами же согласились с моей системой.

После привычной возни с непросохшими дровами и разбухшей гречневой крупой – завтрак. Три минуты без респиратора, стараюсь меньше дышать.

Времена суток – такая же картина. Во сколько кончается утро и наступает день, никто из взрослых, оказывается, не знает. Разложить здесь все по полочкам мне было несложно (утро – с пяти до одиннадцати, день – с одиннадцати до семнадцати, вечер – с семнадцати до двадцати трех, ночь – с двадцати трех до пяти, по шесть часов на каждое время суток), трудность возникла в другом. Утро и вечер связаны с восходом и заходом солнца, а у нас в северных широтах они сдвигаются от зимы к лету. Возможен был другой вариант: утро и вечер – это сумерки плюс-минус два часа, но и здесь возникла закавыка. Во время белых ночей вечерние сумерки плавно переходят в утренние, получается, что ночь вообще выпадает. Решение вышло неуклюжее: почасовое распределение справедливо для экватора и тропиков (до сорок пятого градуса северной/южной широты), в остальных широтах с оговорками.

После завтрака обход. Сначала смотришь, нет ли рухнувших за ночь деревьев. Вроде все на месте. На прошлой неделе в корнях упавшей ели нашел раздавленного ежа. Деликатес. А вот интересно, сколько на Земле народу погибло? Вернее, сколько осталось? Хотя бы миллионов триста осталось?

Вдоль кромки высокого обрывистого берега (такие крутые обрывы у нас на севере называют слудами) спускаешься к речке проверить сеть и небольшую плетенную из проволоки морду. Оперативность здесь самое главное, с метаном шутки плохи. Природа вообще не прощает беспечности. Расскажу один банальный случай.

В позапрошлом году пришлось идти по лесу километров двадцать. Было это осенним вечером, и замечу, что я был плохо одет. Дороги не знал и шел по карте и навигатору. Так вот, пройдя немного, я спустился к пойменному лугу, поросшему осокой по грудь высотой. Надо было идти сквозь траву, а здесь, как оказалось, недавно прошел дождь. И тут я допустил идиотскую оплошность, мне надо было выпустить штаны из сапог, найти какую-нибудь палку и сбивать воду с травы, а я ничего этого не сделал. И половины луга не прошел, а у меня уже были полные сапоги воды. Воду потом я, конечно, вылил и носки со штанами выжал, но ногам теплей не стало. А идти еще надо часа четыре. Вечер холодный, через какое-то время простыло горло, потом начался озноб. Пришел на место я кое-как, весь больной, с жуткой температурой и заложенным носом, а главное, стыдно и противно было, что сглупил как малое дитя. Вот так. Мы, наивные, неподготовленные городские люди, можем сколько угодно любить природу, стремиться к ней, любоваться ее красотой, но если мы не готовы, то природа просто и хладнокровно, без малейшего колебания раздавит нас с изощренной жестокостью, навалившись на нас ночным холодом, сыростью, зверьем, гнусом и т. п. И с ее стороны это не будет каким-то намеренным издевательством над привыкшим к комфорту человеком, для нее это будет еще одна заурядная гибель еще одного обреченного существа. Любимая нами природа не протянет нам руку помощи в последний момент.

В морде пусто, а в сеть попались два карасика, уха сегодня на обед.

Часов в одиннадцать опять тряхнуло. Ветер к обеду стих, и серые от вулканического пепла тучи, казалось, намертво зависли над головой. Брезент палатки перепачкан серой пепельной грязью.

На этом месте я уже больше двух недель. До этого был в тридцати километрах ниже по течению. Место там не столь возвышенное, поэтому не стал рисковать и дожидаться головокружений, съехал. На дорогу ушло два дня. Ничего удивительного, три часа завалы пилишь и растаскиваешь, пять минут едешь.

Здесь буду уже до конца. Бензина в «Хантере» не хватит на еще один переезд. Да и не нужно никуда ехать. Приехав, первым делом спилил все деревья по-близости, чтобы во время толчков, чего доброго, не рухнули прямо на башку. Дрова сложил кучей и накрыл целлофаном от дождя. Если посчитать еще и все завалы в округе, то дров у меня на три зимы (шутка).

Крупы и соли на месяц хватит, картошки немного, экономить приходится (кстати, недавно заметил, что картошка начала прорастать). Есть чай, сахар, пять банок белорусской тушенки, имеется даже банка ананасных колец Corrado, но эта роскошь уже на какой-нибудь совсем уж черный день. Еще есть поплавившийся в засуху шоколад. Хлеба нет. В свое время насушил шесть буханок черного, растолок их в мелкую крошку. Теперь делаю крошенину – размачиваю прямо в еде. Но тоже экономить приходится.

На мшистых опушках собирал подвявшую бруснику, пока она не надоела хуже горькой редьки.

Ближе к вечеру хлынул ливень и лил как из ведра до самой ночи. Эти дожди идут уже недели три, река стала бурная и мутная, воду отстаиваю в пятилитровых пластиковых тарах из-под питьевой воды «Вельская», потом кипячу.

Сегодня, спустившись к берегу, заметил, что на краснотале почки набухли. Вид его тонких дрожащих в бурной и мутной воде веточек нагонял какую-то тяжелую досаду и тоску.