Михаил Тырин - Синдикат 'Громовержец'

До вечера он не находил себе места. То цепенел, то начинал трястись, как в лихорадке. Любую цену он готов был отдать, лишь бы контейнер исчез с огорода. И желательно, из памяти. Но что ему было делать?

Снова найти автокран, сбросить контейнер далеко за городом, в речку? Во-первых, подозрительно. Во-вторых, его могут найти случайные люди. А крановщик с водителем знают, что он возился с этой штукой. Потянется ниточка...

Пусть бы контейнер на той проклятой свалке нашли другие, пусть бы они разбирались, оправдывались; выпутывались... Ну за что, за какие грехи эта история втянула почтенного и безобидного человека, каковым считал себя Денис Романович?

К вечеру после валерьянки он немного успокоился. Приступы страха и растерянности уже не хватали так цепко. И, как это иногда бывает, Дениса Романовича вдруг потянуло на огород. Просто так: посмотреть, убедиться, что там все по-прежнему, что там не стоит уже толпа возмущенных и испуганных огородников...

Он осторожно, как вор, выбрался из дома. Он не был ни в чем виноват, но уже чувствовал себя среди людей как-то отстраненно. Поэтому случайная встреча со старухой-соседкой заставила его сердце затрепетать.

Оседлав велосипед, он направился в сторону огорода.

Действуя как опытный разведчик, он оставил велосипед в кустах у дороги, а сам чуть ли не ползком начал подбираться к участку. И вдруг он встал в полный рост, изумленно хлопая глазами.

Контейнера не было.

Денис Романович подумал, не ошибся ли он участком. Нет, не ошибся. Все было на месте. Даже примятая трава. Но контейнера не было.

- Вот так... - пробормотал пенсионер, покрываясь липким потом. - Вот так-то и лучше.

Радость избавления от проблемы была так велика, что на удивление и недоумение просто не осталось сил.

На радостях он поклялся было и близко не подходить к свалкам. Но потом от такой клятвы отказался. Не так просто менять привычки на седьмом десятке лет.

* * *

Непостоянство и неопределенность в жизни Пакли не мешали ему иметь одного постоянного товарища. Это был Пельмень - сосед по улице и, соответственно, вечный спутник по детскому саду, школе и вообще по жизни.

Пельмень был нетороплив и массивен, но при этом нерешителен, если не сказать трусоват. Его отличал пессимистический подход к жизни, от которой он всегда ждал подвоха.

Они частенько сидели с Паклей во дворе. Пакля, бывало, делился новостями и наблюдениями. Пельмень же хмурился, мял и крутил по привычке левое ухо и находил во всем какие-то знаки беды. После этого первый, как правило улетал в город на поиски новой информации и пищи для разговоров, второй же возвращался домой и, хмурясь, переваривал эту пищу.

Дома у Пельменя был телевизор, куча старых журналов с кораблями и самолетами, да еще аквариум со скаляриями, которых он называл почему-то "селедками". Ничем другим Пельмень интересоваться не хотел.

Наступил тот редкий день, когда Пельмень согласился покинуть периметр своего двора и посетить остальной мир. Они с Паклей шли на речку, где собирались исполнить один традиционный обряд, знакомый обоим со времен босоногого детства.

- ...И, значит, Бес взял у бати фотоаппарат, - рассказывал по пути Пакля, - привинтил к нему такую приблуду в полметра - все равно, что подзорная труба. Я сам в такую смотрел - близко-близко видно. И вот, значит, дождался, пока Халабуда трусы снимет и заплавает, нащелкал кадров со всех сторон. А сам фотографии делать не умеет. Понес их, дебил, заказывать в ателье. А там Дрюня хромой работает, знаешь Дрюню? Через день Бес приходит за фотками. Приходит, значит... Дрюня ему навстречу выхрамывает. И как даст в хайло! Бес вскочил, а он опять ему - как вломит! И фотки эти на его глазах - в клочки рвет...

- За что в хайло-то? - хмуро поинтересовался Пельмень.

- Ты слушай! Бес, дебил, у умных людей-то не стал спрашивать. А они бы ему сказали, что Дрюня этой Халабуде - родной брат. Понял?

- Брат? - хмыкнул Пельмень и осуждающе покачал головой.

Халабудой в Зарыбинске звали старую гречанку, очень толстую, черноволосую и усатую. Мало кому было известно ее настоящее имя, однако каждый сопливый детсадовец был о ней наслышан.

Знаменитость Халабуды базировалась на том, что каждую среду, если была хорошая погода, она шла на речку в одно и то же место, раздевалась догола и мылась.

Об этой привычке знали все. Каждую среду кусты напротив любимого пляжа Халабуды трещали от набившихся в них мальчишек. Халабуда была поистине огромна. На нее смотрели не как на обнаженную женщину, а скорее как на редкий биологический вид.

Как правило, зрители досматривали спектакль до того места, где гречанка, смыв мыло и шампуни, выползала на берег, потрясая своими складками. В этот момент наступала кульминация веселья: все вылетали из кустов, свистели и упражнялись в остроумии:

- Эй, сыска отвалилась! Вон плывет в корягах!

- Всю тину поела, бегемотина! Гусям не оставила!

- Ой, не могу! Баба нырнула - две деревни смыло!

- И плотину снесло!

И еще молодежь любила скандировать:

- В нашей речке сдохли раки - Халабуда мыла сраку!

Гречанка при этом обычно прикрывалась большой мочалкой, грозила исполинским кулаком и разражалась такой виртуозной русской бранью, что мальчишек аж зависть брала. Не одно поколение школьников познало с ее помощью самые тонкие нюансы инфернальной словесности.

Закончив выступление, Халабуда уходила в кусты и одевалась. И все равно в следующую среду приходила на то же самое место. К искреннему восторгу зарыбинских оболтусов.

Сегодня как раз была среда, и Пакля с Пельменем как раз шли на речку по хорошо известной обоим дорожке. Пакля на этот раз достал где-то старый театральный бинокль, что обещало сделать наблюдение в два раза интересней.

- Значит, брат, говоришь? - хмуро повторил Пельмень, по привычке накручивая на палец ухо. - Как бы нам от него не огрести...

- Ага! - оскалился Пакля. - Ему делать нечего, только нас по кустам караулить.

Почему-то сегодня зрительская ложа была почти пуста. Среди кустов торчали только двое совсем уж сопливых пацанят, да и те не из Зарыбинска, а из Правобережного поселка. Свирепо матерясь, они спорили, даст ли каратист по морде боксеру.

- Чего-то нету никого, - тревожно пробормотал Пельмень, тронув ухо. Может, всех прогнали?

- Кто?!

- Ну, не знаю. Может, Халабуда мужиков попросила. Или Дрюня их попросил...

- Ага, конечно! Мужики, чтоб ты знал, сами сюда ходят прикалываться.

Пакля нашел в утоптанных кустах удобную позицию и бережно достал бинокль. Он был крошечный, как игрушка, помятый, но такая вещь в Зарыбинске считалась редкостью. И действительно, трудно найти театральный бинокль там, где нет театра.

Пельмень присел рядом на изогнутый ствол, древесина жалобно хрустнула под ним.