Александр Золотько - Интерпретатор

Я ходил по грибы. Рыба в такую погоду в нашем озере не клевала, а вот грибов в окрестных лесах было множество. Я устраивал ежедневную резню целым грибным семействам, закармливал обитателей соседних домов своей добычей, а грибы все росли и росли, на тех же самых местах, в том же самом количестве…

Начало смеркаться, лукошко было полным, настроение ровным, я решил, что пора двигаться домой, когда из-за поворота лесной тропинки вынырнул Егор Старосветов. Я не сразу понял, что это именно он, но когда высокая тощая фигура приблизилась ко мне и капюшон был откинут, открывая лицо, я радостно воскликнул: «О! Егор! Какая неожиданность!» И протянул ему руку.

Егор секунд десять задумчиво смотрел на мою руку, потом спохватился, кивнул и пожал ее. И снова набросил капюшон на голову.

– Вот это да, – сказал я. – Вот это совпадение! Это ж встретить старого знакомого в такой глуши… Это сколько же мы с тобой не виделись, дружище! Пять?

– Семь, – тихо прозвучало из-под капюшона. – И это не совпадение. Я хотел с тобой поговорить.

– Прямо здесь? – уточнил я, все еще старательно не обращая внимания на его пасмурный тон.

– Можно и здесь. А можно – у тебя в домике. Я бы предпочел в домике, промок и замерз, пока тебя искал в этих дебрях, но если ты настаиваешь…

Я не настаивал, и мы пошли в дом.

Грибы я традиционно занес соседям. Сам я не люблю есть грибы в любом виде.

Когда я вернулся, Егор уже стащил с себя плащ и сапоги, устроился у камина. Я быстро разжег огонь, поставил завариваться чай, а Старосветов сидел в кресле и, не торопясь, переворачивал страницы в своей записной книжке.

– Ну? – спросил я, когда чай был налит в чашки, а варенье разлито в блюдца. – Чем, как говорится, могу.

– Я не люблю чучел, – сказал Старосветов.

– В смысле? – не понял я.

В доме у меня чучел не было, да и сам я был их не особым любителем.

– Без всякого смысла, – вздохнул Егор. – Просто я не люблю чучел. Все эти выставки чучел в музеях меня пугают. Нет, неправильно сказал. Не пугают, а вызывают тоску. И стыд. Какие чувства у меня должна вызывать жанровая сценка, составленная из чучел медведицы и трех маленьких медвежат? Или лиса, подкрадывающаяся к глухарю? Чучело лисы, подкрадывающееся к чучелу глухаря. Очень качественно сделанные, им лет по триста, но шкуры и перья будто только вчера содраны с плоти только что убитых животных.

Егор говорил все это ровным голосом, глядя в огонь, он ни в коем случае не подозревал меня в том, что это по моей вине зоологические музеи заполнены шкурами, содранными с только что убитых животных, но мне стало неловко и стыдно. В глобальном смысле стыдно.

– А ведь туда детей водят, – сказал Егор. – Группами. С учителем или Наставником. Ходят между витринами и смотрят. Вот это, говорят, молодой хорек. А это – шимпанзе. И никто не добавляет – мертвый хорек и убитое человеком шимпанзе.

– Ну… – протянул я. – Это ты, брат…

– Я не прав?

– В каком-то смысле – прав. Но ведь эти чучела были сделаны очень давно, коллекции старые, мы их сейчас только восстанавливаем и сохраняем.

– И пополняем… – почти прошептал Егор. – Я работал в Кейптаунском музее космозоологии, я знаю, как это происходит. Есть профессиональные охотники. Люди, профессионально убивающие… животных.

В этом месте нашего разговора я насторожился. Эта пауза перед словом «животных» меня привела в состояние если не боевое, то настороженное. Паузы в тексте обычно говорят больше, чем слова, между которыми их делают. Я хоть и допустил непрофессиональность в работе, но не совсем уж был балбесом… что бы обо мне ни думал шеф.

– Представляешь, есть профессия – убивать, – Егор невесело усмехнулся.

– Ну… Их очень мало, всего несколько человек, – сказал я неуверенно.

– Да-да, конечно. Несколько человек на многие миллиарды людей, исповедующих принцип «Не убий!». Ты, кстати, в курсе, откуда этот принцип?

Если он хотел подловить меня на знании специфической информации, то ошибся в выборе темы. Наш отдел время от времени работал с проповедниками и сектами, так что…

Но распространяться я не стал, просто сказал: «Знаю».

– И ты наверняка знаешь, что в этой книге и до этого принципа и после него люди убивали и убивали, убивали и убивали… Чужих и своих, своих и чужих…

– У тебя что-то случилось? – спросил я.

– Нет. Ничего не случилось. Ни-че-го! У нас вообще ничего никогда не случается… – четко и раздельно произнес Егор, глядя в свой блокнот, на совершенно пустую страницу.

– Ну как это – ничего? Вот сегодня, как, впрочем, вот уже две недели подряд, случился дождь. Грибы случились. Настроение у тебя паршивое произошло.

– Как ты полагаешь, – задумчиво спросил Егор, не приняв моего игривого тона. – Убивать – свойственно человеческой природе?

Ну ведь не зря я обратил внимание на паузу в его фразе. Ой не зря…

– С одной стороны… – протянул я, лихорадочно соображая, в какую именно сторону дрейфует наш разговор, почему его начал именно Егор Старосветов, самый скучный из моих знакомых, и почему он его начал именно со мной. Ведь он искал меня, персонально, так сказать. А я, между прочим, отправляясь на отдых и реабилитацию, не поставил человечество в известность, где именно буду этим заниматься. Место моего пребывания знали всего несколько человек… трое, если быть точным: Шеф, Мануал и Степаныч. Даже Марта не знала, а эти трое просто так никому ничего не скажут.

Подозрительность – профессиональное заболевание в нашем Управлении. И во всей нашей структуре в целом.

– С одной стороны, мы ведь произошли от хищников, кажется, – пробормотал я. – С другой стороны, наша система воспитания… за последние сто с лишним лет…

– Да-да, мне это говорили в школе – мы стали цивилизованными. И наше общество не приемлет насилия над личностью ни в каком виде… Так? – Егор прицелился в меня карандашом, словно собирался из него стрелять. Легендарным карандашом, между прочим, старинным, продублированным, естественно, и размноженным, но древним.

– Так, – не очень уверенно кивнул я.

Ведь ясное дело, что при такой постановке вопроса собеседник затаил что-то и собирался врезать мне… Главное, чем и за что?

– У нас есть зоопсихологи, так?

– Так, – снова ответил я.

Разговор вдруг сменил тему, не первый раз, кстати, за этот вечер. Егор нервничает… или устал. Или знаком с подобной методикой скрытого получения информации. Я, кстати, тоже был с ней знаком.

– Зоопсихолог исследует поведение животного, его психологию, как следует из названия, – Егор постучал по записной книжке карандашом. – Киты признаны полуразумными, так?

Я не ответил. Я не специалист в китообразных, из нас двоих в Океанской Охране работал только Егор, между прочим.