Елена Клещенко - Я ничего не могу сделать

– Что это? – Ханс невольно улыбнулся.

– Первая фраза на их языке, которую я выучил. Как это обычно и бывает, грубое ругательство. В пересказе для школьников первой ступени означает примерно «ты двуногий беззубый глист». Может, благодаря тебе они решат, что мы не такие уж глисты.

– Это важно?

– Это важно, – серьезно ответил Максим. – Люди на юге зовут голованов «упырями» не из суеверия, там межвидовой конфликт. Ладно, хватит о голованах, пусть о них волнуются ксенологи. С нас достаточно Хонти.

– Да. Как вы думаете, Ривша говорил правду? Ну, когда утверждал, что из идейных соображений устроил это… эту мерзость?

– Думаю, полуправду, как обычно. Главной его целью было выжить и получше устроиться, а что касается лозунга… Повторить схему, реализованную в Стране Отцов, им не светило в любом случае, слишком много информации попало в прессу и на радио. Требовался нетривиальный ход. Плавающее время сеансов, излучатели в архитектурных сооружениях – и, конечно, оригинальная схема внушения. Вне критики ставятся не власти как таковые – вне критики ставится идея о бесполезности борьбы. Бесполезности, бессмысленности, нелепости. На эту идею работают телевидение, газеты, радио, кто-то по заданию, кто-то по зову сердца… массаракш, теперь многое становится понятным! Через некоторое время она уже не нуждается в логических обоснованиях, и любой, кто подвергает ее сомнению, интуитивно неприятен, он враг или урод. И уже необязательно устрашать слишком сильно, заполнять лагеря усомнившимися. Достаточно угрожающих телодвижений – оскалиться, изобразить замах… Не знаю, кто именно это придумал, Головастик или нет, но готов признать его авторство. Еще чаю будешь?

Травяной чай горчил и придавал бодрости, хотя бы на короткое время. Хонтийцы, думал Ханс, как думал все трое суток, пока шел ночными дорогами, пока лежал без сна в лесу. Веселые люди, легкие в общении, любители хорового пения и вкусной стряпни, не склонные к долгим препирательствам – жители Страны Отцов по сравнению с ними злобные зануды. Там, где серединный будет спорить до победного конца, хонтиец махнет рукой – какая разница, правда, неправда… Самое печальное в этой истории и есть то, что они улыбаются.

– Да, готов поверить, – продолжал Максим. – Худший кошмар труса – насильственное превращение в храбреца. Он был выродком, наведенный энтузиазм ему не грозил, но каких только подвигов не приходилось совершать выродкам, чтобы не получить лишний лучевой удар… Представляю, как он это ненавидел. А его собственная затея не менее отвратительна, согласен с тобой. Если вывернуть наизнанку фанатизм, получишь цинизм.

– С тем же результатом для тех, кто у власти.

– С тем же результатом. У власти не боги, а дерьмо, но дерьмо непобедимое, и противостоит им опять же дерьмо, и глуп тот, кто полезет в эту кашу… Полагаю, работодатели были довольны доктором Титу.

– Но как они не понимают, что делают? Есть же у них аналитики-резистенты, просто умные люди… Они же убивают страну. Если никто ничего не может сделать, ведь не только же с начальниками они отказываются бороться… черт, да как им самим не страшно?!

– У Неизвестных Отцов тоже были аналитики, – напомнил Максим. – Куча тунеядцев на окладе. А проект «Золото» не был принят только благодаря Страннику.

– Иногда начинаешь думать, что ничего нельзя изменить, – глядя в чашку, произнес Ханс. Он сам не знал, как это сорвалось у него с языка. Сразу же стало стыдно, но сдерживаться он больше не мог. – Сколько мы ни бьемся, все скатывается обратно, туда, откуда начали.

Каммерер хмыкнул.

– «Мы не знаем законов совершенства, – продекламировал он, – но совершенство рано или поздно достигается. Взгляни, как устроен мир: внизу крестьяне и ремесленники, над ними дворянство, затем духовенство и, наконец, король. Как все продумано, какая устойчивость, какой гармонический порядок! Чему меняться в этом отточенном кристалле, вышедшем из рук небесного ювелира? Что устойчивей пирамиды? Ничего». Откуда?

– Будах Ируканский, «О мироустройстве и миропорядке», письмо третье, – мрачно сказал Ханс. – Вот и я об этом.

– О чем? О том, что умнейший человек своего времени считал феодализм высшей стадией социальной эволюции, а все попытки создать более справедливое общество – в лучшем случае флуктуациями, за которыми неминуемо последует возврат на круги своя? Он был не только великим ученым, но и гениальным полемистом. Читаешь – диву даешься: и как земным цивилизациям удалось нарушить это великое равновесие и миновать феодализм? По моему мнению, доктора Будаха следовало спасти даже только затем, чтобы он написал эти слова. Они многое объясняют в нашей работе.

– Что же они объясняют?

– Простую вещь. Когда ты находишься внутри социума, он кажется неизменяемым и неизменным. Теория, философия, этика говорят одно, глаза и уши – другое. Человеку свойственно верить глазам и ушам. «Ты ничего не можешь сделать», так?

– Нет, – ответил Ханс. – Не так.

– Я тоже думаю, что не так. И есть у меня еще одна мысль, которую, конечно, надо будет обсудить с Его Превосходительством… Полагаю, тебе ясно твое ближайшее будущее? Новая легенда, перемена внешности, дактилопластика – отдохнешь как следует.

Максим засмеялся, Ханс тоже.

– А что касается отдаленного будущего… Подозреваю, что светлой памяти Головастик был в хонтийском проекте незаменимым специалистом, то есть оставлял при себе некоторые маленькие секреты. Может быть, внедрить туда человека, обладающего необходимой суммой знаний, будет не так уж и сложно. Сделать тебе документы легального выродка-вундеркинда – пара пустяков… Мне кажется или ты не в восторге?

Я в ужасе, подумал Ханс. Хорошо, что я сонный, эмоции не так видны.

– Я просто еще не осознал, – сказал он вслух. – Не знаю, справлюсь ли. Этот проект, должно быть… требует специфических социальных навыков.

– Безусловно, да. Серпентарий на самом верху.

– И я не готовился по естественным наукам. Может быть, лучше мне искать выход на подполье? Узнать, кто эти унионисты из нижних, чего хотят, какими силами располагают…

– Может, и лучше, это скажет Странник. Но он любит повторять: «Каждый продолжает то, что начал». Ты этот террариум открыл, тебе и совать в него руку. И я тоже не был знатоком местных естественных наук, когда меня привели в Институт специальных исследований.

Двое студентов на берегу моря. Чертежи и каллиграфия. Танцы в клубе. Редакция в подвале… Прощай, Дэк Закаста. Теперь что – деловой костюм с символической удавкой на шее, залы заседаний, уродливый автомобиль, официальные ужины? Неофициальные визиты в баню с девочками? Еженедельное ментоскопирование, до проплешин на висках и автоматизма в мыслях? Или все-таки белый халат и лаборатория, плюс то же регулярное ментоскопирование?.. Спокойно, прогрессор. Никто не обещал, что будет легко и приятно. Студент-архитектор был хорош для сбора первичной информации, не для серьезной работы. Сам же хотел другую легенду…