Сергей Гончаров - Bentley (СИ)

Сергей Владиславович моргнул и отвернулся к окну. Медленно достал телефон. Подкинул на ладони, словно собирался, как камнем, запустить в лобовое стекло.

— Хорошо, — посмотрел на меня. — Я позвоню Костику, чтобы не искал. Эта дура должна благодарить тебя. Жаль, что не знает, скольких неприятностей избежала.

Он нашел в телефоне необходимый номер.

— Костя, ты эту… бывшую мою нашел? Нет? Ну и отлично! Да-да, ты правильно понял. Хорошо. Езжай обратно и дожидайся там.

За окном появилась знакомая промзона. Возле одного из складов разгружали длинномер, под воротами автосервиса курила группа слесарей, один из них жестикулировал руками, словно показывал, какую рыбу поймал. Машина подъехала к старым коричневым воротам с нечитаемой надписью.

— Приехали Сергей Владиславович, — зажал педаль тормоза водитель. — Заезжать будем?

— Естественно будем! Сигналь.

Из кирпичной проходной к нам вышел охранник. Толстый полицейский тридцати лет с ежиком рыжих волос. На правой щеке красовалась фиолетовая опухоль размером с грецкий орех. Он посмотрел через лобовое стекло в салон, после подошел к двери водителя, заглянул через опущенное стекло.

— Вы кто? — уставился на меня.

Почему-то я разволновался. Хмурый полицейский с опухолью на щеке напомнил из-за чего мы сюда приехали. Статьи из интернета всплыли перед глазами. Везде одно: «невозможно», «нет технических средств для операций такого рода», «серьезные трудности, без решения которых такая операция невозможна». Конечно, попадались и статьи, где говорилось, будто в разных частях света подобная операция проведена, но всерьез к этому я не относился. Сайты не вызывали ни грамма доверия, даже несмотря на то, что столкнулся с пересадкой мозга. Может, в других странах кто-то проболтался, и информация вылилась в сеть? Тогда, как сказал Петр Николаевич, все равно никто в эту утку не поверит. А ведь я и не поверил. Даже вооруженный знаниями о том, что это возможно. Хотя, если признаться честно, до сих пор не верилось в реальность происходящего. Казалось, вот-вот проснусь на кровати в Выхино, поеду на работу, где Александр Алешин выдаст коробок с очередной атрибутикой извращенцев, и я помчусь на другую сторону Москвы его отдавать. А лучше проснусь в кровати на малой родине, в Шахтах. Подумаю, какой чудной сон, будто поехал поступать в Москву, поступил, начал пить с «коллегами по цеху», после скатился на дно общества.

Однако я все не просыпался. Да и реальность вокруг была реальностью. Со сном не перепутать. Точнее я лишь в книгах и фильмах видел, что их путали.

— К Петру, — ответил Сергей Владиславович.

— А вы есть в списке допуска? — перевел на него взгляд полицейский.

— Есть.

Во дворе стояли с десяток дорогих иномарок и один отечественный автомобиль. Мы проехали через всю территорию, припарковались рядом с зеленым УАЗиком, модернизированным настолько, что на нем хоть на Эльбрус взбирайся. Сразу видно, владелец, когда выбирал машину, знал, что такое настоящий джип. А также знал, что эту заготовку настоящего джипа можно совершенствовать до бесконечности.

Жалюзи почти на всех окнах опущены, в нескольких наружных блоках сплит-систем крутились вентиляторы. Под входом курили и вяло переговаривались несколько мужчин, один в строгом костюме, второй в шортах и шлепках.

— Санек, жди здесь, — приказал Сергей Владиславович. — Если задержимся, разрешаю сходить на обед.

— Понятно, — кивнул водитель.

Пока выбирались из машины, из здания вышел Петр Николаевич, приветливо улыбнулся. В вырез белого халата выглядывала синяя рубашка. На ногах джинсы и туфли. Когда мы подошли, то крепко пожал руки, как давним и хорошим знакомым. Он вообще весь блестел и светился с такой яркостью, будто мы ему пришли сообщить, что он лауреат Нобелевской премии. Пригласил следовать за ним. Мы, как и в прошлый раз, поднялись по сумрачному коридору на второй этаж. Из-за одной из дверей послышался заливистый женский смех. Петр Николаевич остановился возле кабинета с выцветшей табличкой «37», пригласил войти. Внутри стояли две кушетки с клеенками и подголовниками, рядом аппаратура. Письменный стол с компьютером, стол на колесиках с множеством пробирок в подставках, ножниц, пинцетов, шприцов и прочих медицинских принадлежностей. Жалюзи подняты, окна блестели, но между деревянных рам валялось множество дохлых мух. Мама наверно в обморок бы упала от такой грязи. В остальном комната чистая и недавно убранная, на полу не во всех местах высохла вода.

— Присаживайтесь на кушетки, — Петр Николаевич закрыл дверь. — Нам предстоит долгий и серьезный разговор.

Мне никогда не нравилось подобное начало. Если врач говорит, что будет не больно, значит, будет больно. Если говорит, что предстоит долгий и серьезный разговор… даже представить страшно, насколько длинным и серьезным он должен стать. Правда, не уверен, что Петр Николаевич врач. По крайней мере, в привычном понимании этого слова.

— Вообще, если честно, — Сергей Владиславович бухнулся на койку, сложил руки на груди. — Я бы ни за какие коврижки не поверил, что здесь делают подобные операции, если бы не источники, из которых об этом узнал.

— Здесь не частная лавочка, лоска и блеска не требуется. А все необходимое и так есть, — Петр Николаевич выкатил на середину комнаты офисный стул, присел, закинув ногу на ногу. — Устраивайся, — сказал мне.

Я уселся на краешек второй кушетки, почувствовал себя неловко и прислонился к стене. Появилась мысль лечь. Решил, что это будет смотреться нагло и некультурно.

— Значит так, — начал Петр Николаевич. — Мы собрались втроем и теперь можем нормально поговорить. Чем занимаюсь я, вы знаете. Чем занимаетесь вы, мне не интересно. Поступило указание, и я его выполняю. Дальше нам придется сотрудничать, так как от каждого из нас зависит успешный исход операции. Любая мелочь, даже не тот цвет туалетной бумаги, может стать фактором, из-за которого все провалится.

Губы растянулись в улыбке. Про туалетную бумагу прикольно звучит.

— Всеволод, я сказал что-то смешное? — оборвал мысли Петр Николаевич.

— Простите, — ненавижу, когда кровь приливает к лицу. — Просто про туалетную бумагу классно звучит.

— Может быть и классно, — согласился он. — Но при других обстоятельствах. Я не шутил. Отныне, с этой самой минуты, у меня нет чувства юмора. Все мои слова должны восприниматься буквально и максимально серьезно. Повторяю, любая мелочь может сыграть критическое значение. Как это относится к туалетной бумаге не того цвета? Элементарно. Был у меня пациент, который любил исключительно красную. После пересадки любого органа часто бывает депрессия. Иммунодефицит, отторжение клеток… Так вот, та депрессия, которая бывает у людей после трансплантации почки, печени или сердца, полнейшая ерунда по сравнению с той, что вас ждет после пересадки мозга. Мой пациент, которому впервые разрешили самостоятельно встать, зашел в туалет. Сил было мало, и на унитаз он попросту упал. Сделал дела и потянулся за бумагой. Такая мелочь, о которой в обыденной жизни он бы забыл через две секунды, привела к сильнейшему расстройству. Он даже в кому впал. Благо все обошлось. Сейчас живет и здравствует. Поэтому я и настаиваю, что каждый мой вопрос, пусть он не всегда будет казаться нормальным, задан не просто так. Каждое мое указание дано не из прихоти, а исключительно для того, чтобы вы чувствовали себя лучше. Сейчас мне надо вам все подробно рассказать и предупредить обо всех рисках. Немалых, кстати. И помните, пока не началась операция, у вас всегда есть возможность отказаться. А уже через неделю… — развёл он руками.