Джефф Вандермеер - Ассимиляция

В центре острова я нашла богатую экосистему, где бесконтрольный рост популяции болотных кроликов сдерживают хищные птицы и островные лисы – довольно мелкие, что свидетельствует о том, что размножение их как-то адаптировалось к столь замкнутому пространству и скудным возможностям, которые могла предоставить окружающая среда. Птичий мир разнообразен – от древесных ласточек до пурпурных, от виреонов до крапивников, дятлов и козодоев, а также множество видов береговых птиц – слишком много, чтобы перечислять. И с наступлением сумерек весь этот птичий мир сливался в пронзительный торжествующий хор голосов – такой резкий контраст с тишиной, царившей на болотах, где птиц было меньше и вели они себя осторожнее.

Я обходила остров на протяжении многих дней, как по периметру, так и по внутренней части, стараясь узнать о нем как можно больше. Записывала свои наблюдения и на чем свет стоит кляла Южный предел – за то, что не снабдили меня картой, хотя я и знала, что, будь у меня карта, я бы все равно потратила не меньше времени и сил на ее проверку. И не только потому, что не доверяла Южному пределу, но и потому, что не испытывала доверия к Зоне Икс. Однако, закончив с предварительной инспекцией, я не могла сказать, что обнаружила на этом острове что-то необычное или сверхъестественное.

За исключением, пожалуй, филина.

Нашла ли я мужа? В каком-то смысле, да, только не в том обличье, в котором его знала. Уже к вечеру, на дальнем конце острова, продравшись через заросли тростника, кустарника, колючей высокой травы, под сенью засохших, обломанных от ветра трупов черных сосен, я выбралась к небольшой тихой бухте, окаймленной пляжем с белым песком, с отмелями, которые уходили далеко в море и сливались с глубокими темными водами. По берегу были разбросаны крупные камни и обломки бетонных свай – все, что осталось от построенного здесь в иную эпоху причала, – и теперь они стали насестом для целой стаи из дюжины бакланов.

Среди скал и бакланов дерзко торчала одинокая сосенка высотой в человеческий рост, почерневшая и почти лишенная игл. На одной из простершихся ветвей вырисовывался силуэт обычного виргинского филина с заостренными ушами с кисточками на концах: рыже-коричневая морда, оперение у подбородка и на шее белое, а на теле – в серо-коричневую крапинку. Мое шумное приближение должно было бы насторожить его, но филин не сдвинулся с места, продолжал сидеть на ветке в окружении греющихся на солнышке бакланов. Довольно необычная сцена, и при виде ее я тут же остановилась.

Сперва я подумала, что филин, должно быть, ранен, и лишь укрепилась в этом мнении, когда подошла поближе и увидела, что он по-прежнему не шелохнулся, в отличие от стаи бакланов, которые, громкими криками выразив свое возмущение, дружно снялись со своего насеста и улетели, выстроившись в длинную линию над водой и лениво загребая крыльями. Любой другой филин непременно бы тоже снялся с насиженного места и улетел бы в лес. Но этот так и остался, точно приклеенный к грубой чешуйчатой коре дерева, глядя на заходящее солнце круглыми своими глазищами.

Когда я встала возле самого дерева, неловко балансируя на камнях, филин не взлетел, даже не посмотрел на меня. Ранен или умирает, снова подумала я. Но двигалась осторожно и приготовилась бежать, потому что филин довольно опасное животное. Тем более что этот был просто огромным, весил не меньше четырех фунтов, и это при том, что кости у него полые, а оперение невесомое. Но до сих пор мои действия его ни на что не спровоцировали, и я продолжила стоять рядом с деревом, освещенным лучами заходящего солнца.

В начале своей карьеры биолога я изучала филинов и знала, что они не подвержены неврозам, в отличие от других, более интеллектуально развитых птиц. Большинство филинов также очень красивы и обладают еще одним качеством – ему трудно подобрать точное определение, но сторонний наблюдатель мог бы назвать его «спокойствием». Шумные бакланы покинули пляж, но эта птица, похоже, не видела во мне опасности.

И вот наконец уже в сумерках он повернул голову, уставился на меня пронзительными желтыми глазами и, неожиданно взмахнув крыльями – кончик пера задел меня по лицу, – поднялся в воздух, бесшумно описал дугу и полетел к лесу у меня за спиной. Исчез навеки – так я подумала в тот момент, не находя объяснения столь странному поведению этой птицы. Порой здесь трудно отличить чудачества дикой природы от осмысленного поведения, к которому принуждает животных Зона Икс.

Мне нужно было найти убежище для ночлега, и я отыскала его на дальнем западном конце пляжа – там из камней был выложен круг, а посередине чернели угли старого костровища. Находилось это место выше уровня прилива, почти у самой опушки леса. В последних отблесках заката мне удалось разглядеть старую, выцветшую от солнца палатку, изрядно потрепанную штормовыми ветрами. Кто-то жил здесь некоторое время – даже думать не хотелось, кто это мог быть, – и я устроила здесь лагерь, развела огонь, поджарила на нем кролика, которого удалось раздобыть днем. А потом, вконец измотанная, заснула под шум прибоя, под мягким пологом неба с россыпью звезд.

За ночь я проснулась лишь раз и увидела филина, пристроившегося на моем рюкзаке по ту сторону костра. Он принес мне еще одного кролика. Я снова задремала, а когда проснулась уже окончательно, филин исчез.

Я пробыла там три дня и, признаюсь, сделала это из-за филина, а еще потому, что убежище оказалось почти идеальным: на берегу этой бухты можно было бы провести хоть всю жизнь. И еще мне хотелось узнать хоть что-то о человеке, который разводил тут костер и жил в этой палатке. В утреннем свете я разглядела ее как следует: старая палатка армейского образца, эмблемы Южного предела нигде не видно.

Углубившись в лес неподалеку от своего пристанища, среди мхов, сорняков и диких цветов я нашла истлевшую кобуру, а в ней – стандартный экспедиционный пистолет, похожий на мой. Потом нашла майку от экспедиционной униформы, затем – куртку и носки. Все эти вещи были разбросаны как попало и на значительном друг от друга расстоянии, словно человек раздевался охотно, даже весело… или же их разбросал тут какой-то зверь. А может, и другой человек. Я не стала собирать эти вещи, у меня не было ни малейшего желания реставрировать этот человеческий экзоскелет. Я знала, что все равно не узнаю его имени, не найду никакого письма. И никогда не выясню, был ли это мой муж или лагерь здесь разбил другой, совсем не известный мне человек.

А филин все это время маячил где-то рядом, наблюдая за мной. И с каждым разом подлетал чуточку ближе, чем прежде, и смотрел как-то приветливей, но до конца укрощенным не выглядел. Бросал к моим ногам мелкие веточки, словно по рассеянности, а не преднамеренно. Кланялся мне – типичное для филинов поведение, – а потом на несколько часов отдалялся и сидел, нахохлившись, в стороне. Один или два раза он подлетал так близко, что почти касался моей головы, но когда я сама решила приблизиться, зашипел, точно кошка, забил крыльями и топорщил перья до тех пор, пока я не отошла. А иногда усаживался высоко на дереве и начинал раскачиваться – подпрыгнет раз-другой и снова раскачивается, двигает телом из стороны в сторону, мертвой хваткой вцепившись в ветку. И смотрит на меня сверху вниз с дурацким видом.