Атом в упряжке

В шесть часов утра телефон вдруг зазвонил. Журавлев вскочил и, протерев глаза, вгляделся в утренний туман. Прямо на них шел достаточно большой, белый с синим пароход. Схватив бинокль, Журавлев стал напряженно всматривался в палубу парохода. Но несколько человек в белых костюмах, собравшиеся у перил, выглядели совсем не враждебно. Напротив, они, очевидно, считали сморщенный шар и гондолу с тремя спавшими людьми интересным способом увеселительной поездки, и когда один из спавших — плотный, взъерошенный и белокурый — поднялся на ноги, они приветствовали его радостными возгласами.

Журавлев обрадованно улыбнулся и, нашарив в чемоданчике какой-то порошок, зажег его в чашке для бритья. Яркое, голубое при дневном свете пламя стремительными брызгами поднялось в небо, и с палубы парохода в ответ долетели благодарные аплодисменты.

«Ах вы, губки греческие, — с удовольствием подумал Журавлев, — никаких пограничных миноносцев, патрулей, катаешься себе, как полноправный буржуй, и ни одна из этих набриолиненных голов не сможет себе представить, что по их морю плавают советские граждане».

Потянувшись, он быстро разделся и, дрожа от холода и восторга, бухнулся головой в зеленоватую воду, переливавшуюся под солнцем.

— Брррр… Фррр… Чудесно-о…

Пора было подниматься и лететь дальше. В пустых желудках выл голодный ветер, но нельзя было и думать о том, чтобы застрять где-нибудь вблизи границы.

Через несколько секунд разбуженные Борис и профессор, даже не успев умыться, с сожалением увидели, как Журавлев, еще мокрый и красный, с капельками воды, дрожавшими на подстриженных усах, полез в чемоданчик за новой и последней порцией драгоценного твердого гелия.

Голодные и уставшие, они неслись целый день по сияющему небу Средиземноморья. Внизу под ними звездами, черепахами, причудливыми серыми пятнами проплывало множество островов. Изрезанный, как лист папоротника, берег снова сменило море. Наконец появилась холмистая полоса земли. Как порядковая карта на занимательной лекции по ранней истории человечества, прошла древняя колыбель европейской культуры — Греческий архипелаг, Греция, за ней показалась Италия.

Но теперь под древними руинами грохотали подземные поезда, над ними дрожали радиоволны, гудели двигатели аэропланов. Аэростат Журавлева уже наткнулся на несколько встречных воздушных путешественников, но не вызвал никакого удивления. К вечеру гондола аэростата медленно плавала над огромным городом, будто выискивая, куда спуститься.

Борис, волнуясь, смотрел вниз. Он сразу же узнал город по прославленным полукруглым развалинам Колизея, которые выглядели довольно жалко рядом с вызывающей гигантской статуей напыщенного лысого человека в римской тоге. Борис узнал и человека, которого изображал памятник. С внезапным гневом он смотрел на каменные черты Муссолини, и его еще детская рука сжималась в крепкий кулак.

Когда начали зажигать огни, они спустились на небольшой аэродром в окрестностях Рима.

— Следи за профессором и не отставай от него, — шепнул Журавлев Борису, высматривая место для якоря.

Но в тот же миг профессор с неожиданной ловкостью сбросил веревочную лестницу и, мгновенно скатившись по ней, прыгнул с высоты двух-трех саженей на землю. Его длинные ноги согнулись, как складной аршин, после снова выпрямились, и он побежал изо всех сил, слегка пошатываясь, высокий, без шляпы, похожий на сумасшедшего.

Когда Журавлев и Борис спустились на твердую землю, профессора как не было. Вокруг прибывших собралось несколько зрителей, но и те быстро разошлись. Затем сердито подошел полицейский и внимательно посмотрел на Журавлева и Бориса, осветив их карманным фонариком. Это был неприятный и неожиданный сюрприз, и рука Журавлева сердито потянулась к карману, а его ослепленные светом глаза враждебно впились в фонарь. Но ушел и полицейский, что-то пробурчав себе под нос. Журавлев велел Борису выпустить газ и сложить аэростат, а сам начал осматриваться. Его взгляд наткнулся на лист бумаги, наклеенный на заборе аэродрома. Он нагнулся к нему и вдруг, быстро оглянувшись вокруг и увидев, что рядом никого нет, прыснул и залился пронзительным неудержимым смехом.

— Ха-ха-ха-ха… — смеялся он, держась за живот и покачиваясь. — Ах, шалуны, ха-ха-ха — крючок им в межреберную щель!

— В чем дело? — с некоторым испугом спросил Борис.

— Ха-ха-ха! — заливался Журавлев. — Знаешь, кто нас сейчас выручил? Мой старый приятель Павлушка Зарин, — добавил он шепотом и показал Борису наклеенное на забор объявление. В бумаге говорилось о розыске русского преступника и убийцы Журавлева, чья фотография красовалась тут же.

— А фотографию-то они, — снова засмеялся Журавлев, — и перепутали, — павлушкину стащили у меня из комнаты.

На бумаге в тусклом свете окраины смутно виднелась уже знакомая нам белокурая физиономия приятеля Журавлева, Павла Зарина, счастливо изучавшего в Москве «Историю косвенных налогов», тогда как его изображение под фамилией Журавлева в тысячах экземпляров висело, мокло и сохло на множестве заборов полицейских участков Штатов.

Борис всмотрелся в фотографию и сказал:

— Значит, нас ищут.

И сразу же, как бы в ответ, над самым их ухом грянули один за другим два выстрела. Пули пробили оболочку аэростата и балахон Журавлева.

— Ложись! — рявкнул Журавлев Борису и вытащил бинокль.

Но Борис, заметив быстро убегавшего человека, сорвался с места и побежал за ним.

«Замечательный парень! — подумал Журавлев с нежностью и тревогой. — Какой замечательный мальчик! Только бы он не попался».

Борис бежал старинными кривыми улочками города, в котором убийство за деньги было одной из прибыльных профессий. Перед ним неясно маячила сутулая спина беглеца, его клетчатые брюки и даже прочные, толстые подметки ботинок. Через некоторое время беглец оглянулся, и Борис при свете уличного фонаря увидел совершенно незнакомое лицо — физиономию столичного жителя, ничего ему не говорившую… Бесцветные, усталые глаза, черные усики, вялый рот. Такое лицо — первое человеческое лицо, в которое Борис вгляделся за советской границей — могло с равным успехом принадлежать приказчику, студенту средних способностей, чиновнику, мелкому убийце.

Вскоре улицы начали светлеть, сделались широкими и оживленными. Еще немного — и вдруг Борис зашатался и чуть не упал: тротуар под ним задвигался. Он поспешно перескочил на другую полосу, двигавшуюся быстрее; на ней, опираясь на трость, ехал человек, которого он преследовал.

Перед небольшим прекрасным домом из черного мрамора человек соскочил с движущегося на неподвижный тротуар и несколько раз позвонил. Борис незаметно сошел на несколько шагов дальше.