Атом в упряжке

Исследования и постукивания, однако, вскоре были прерваны. В двери открылось окошко, и мужской голос спросил:

— Чего вы стучите?

— Что? — переспросила Людмила. — Чего я стучу? Интересно. Послушайте, вы там, дайте поесть. Это же черт знает что такое!

Голос ничего не ответил. Но через минуту окошко открылось снова и в камере очутилась довольно скудная, хотя и вкусная трапеза.

Людмила поела и стала вновь осматривать помещение. Зеркала начали раздражать ее. Она никогда не думала, что собственная физиономия может так быстро надоесть. Она показала зеркалу язык, и сейчас же тысячи языков высунулись из стен.

— Тьфу, — плюнула Людмила, — тут надо иметь выдержку. Ну да ладно. Попробуем бороться организованно.

Она принялась ходить по камере, вновь внимательно осматривая каждую мелочь.

«Первая задача, — размышляла она, — это не сойти с ума. Устрою себе Наркомздрав. Чем защищаться от этой зеркальной напасти?» И тут ее взгляд упал на одеяло.

Содрать его с кровати было делом одной минуты. Привязать одеяло к трубам и столику оказалось труднее. Провозившись с примеркой и привязыванием не менее получаса, Людмила легла на кровать и с удовольствием оглядела результаты своей работы. Глаза ее спокойно остановились на мягком сером пятне одеяла. От радости она сделала стойку на руках и, болтая ногами, прошлась вниз головой по гладкому полу.

Но, несмотря на эти упражнения, время тянулось возмутительно медленно. Мысли прыгали в людмилиной голове, перегоняли друг друга, играли в чехарду и снова возвращались на то место, откуда начали свое движение. Ей не удавалось сосредоточиться на чем-либо одном — самом нужном, неотложном, но она не слишком беспокоилась об этом: все, абсолютно все, что она со скоростью кинематографической героини пережила за последние три дня, казалось ей захватывающим.

Она лежала на кровати и, устремив глаза на одеяло, вспоминала, мечтала, строила планы и снова вспоминала.

Вот почти неслышно на откидном окошке дверей опять появилась еда — какие-то огромные тропические овощи. Вот где-то далеко зазвенел звонок, и в зеркальных дверях открылся крохотный глазок, в котором поблестел несколько секунд чей-то внимательный зрачок. Вот матовый четырехугольник окна из голубого сделался ярко-белым, затем, будто заполняясь густеющим золотистым соком, изменил цвет с бледно-пунцового на пламенно-красный, вот он снова побледнел, стал серым, холодновато-синим и снова запылал молниеносным светом близкого электрического солнца.

«Надо спать», — решила Людмила и, закрыв глаза, с наслаждением свернулась калачиком.

Следующее утро началось очень организованно. Сделав гимнастические упражнения, Людмила составила распорядок дня.

«Первые часы утра — воспоминания из физики. Устрою себе Наркомпрос.

До обеда — попытка познакомиться с окружающим миром: Наркоминдел.

Обед — отдых. Думать о чем угодно, без правил.

После отдыха — требования открыть окно, вызвать на допрос, освободить. Одним словом — война. Реввоенсовет.

После войны — Наркомздрав. Улучшить условия жизни. Может, придется просидеть десять лет. (И Людмила, закрыв глаза, представила себе яркий день, гром революции, толпу освободителей и себя — ветерана борьбы, революционную героиню).

Затем — думать о побеге, о связях с местными рабочими…».

Но на этом месте организованные мечтания Людмилы прервали внешние события, обошедшиеся с так старательно обдуманным расписанием, как с ничтожным клочком бумаги.

Раздался звук, от которого сердце Людмилы сильно забилось и замерло. Это был классический лязг поворачивающегося в замке ключа. Через несколько секунд дверь отворилась, и через порог швырнули сперва крошечный чемоданчик, а затем нового человека — людмилину товарку по несчастью. Новенькая — изящная молодая женщина в черном платье — не поднимая головы и ничего не видя, всхлипывая и ломая руки, упала на тюремную кровать. Она плакала горько, как обиженный ребенок, и тонкие брови Людмилы снова сошлись сердитыми морщинками. Людмила подошла к плачущей женщине и тронула ее за плечо.

— Кто вас обидел?

Женщина вздрогнула, подняла голову и, дрожа, посмотрела на Людмилу огромными, заплаканными, темными как ночь глазами.

— Бог мой! — вскрикнула она, очень удивленная. — Кто вы? Откуда вы? Сколько вам лет?

Людмила еще больше нахмурилась и ответила не совсем твердо:

— Семнадцать… Скоро будет. Я…

— Деточка моя, — дама вскочила с кровати и внезапно обняла и поцеловала Людмилу. — Деточка моя! Боже мой, какая вы красивая! Это же ужасно. Дитя мое… — и, забыв о том, что недавно плакала, женщина привлекла к себе немного сопротивлявшуюся Людмилу и начала гладить ее по голове.

Людмила почувствовала тонкий аромат духов и напряженное шуршание шелка. Пышные волосы обнимавшей ее женщины щекотали шею. Людмила, на минуту окаменевшая от непривычно нежных объятий, как можно мягче высвободилась и спросила:

— А вы?

— Ах, дитя мое, — и глубокие глаза дамы снова наполнились слезами. — Я?.. Да вы, может, слышали о Сусанне Миру?

— Нет, — сказала Людмила, — я издалека.

— Так вот, Сусанна Мира — это я, — несколько театрально проговорила дама. — Я боролась за право бедных женщин…

Людмила с интересом подняла голову.

— …За право бедных женщин носить искусственные драгоценности.

— Что? — Людмила вскочила и даже раскрыла рот.

— Дело в том, дорогая, — затараторила дама, — что эти богатые гадины, жены и любовницы наших миллионеров, думают, что только они имеют право красиво одеваться. У них есть камни — целые ожерелья из бриллиантов по десять карат. Если бы вы только видели их черные жемчуга, розовые персидские алмазы, темно-синие сапфиры, рубины, что блестят на обнаженной груди, как капельки крови, изумруды… — дама перевела дух. — Но знайте, дитя мое, что ни один из этих камней не видит света дня. Это обман, полнейший и наглый обман. Недавно произошло несколько покушений на этих богачек. Их вежливо раздели и отпустили домой. И что же оказалось? Оказалось, что хитрые и смелые бандиты были бессовестно и позорно обмануты. Как выяснилось, камни — искусственные.

— Да — а, — засмеялась Людмила. — Ну, а настоящие камни?

— Настоящие камни, деточка, лежат в сейфах под десятью замками с тысячей секретов. Но не в этом дело.

— А в чем? — добродушно спросила Людмила. — Я все еще не понимаю.

— Вот, — истерически вскрикнула дама и порывисто показала тонкие следы колец и браслетов на своих прекрасных загорелых руках. — Мы молоды и красивы. Разве не правда? — успела она при этом улыбнуться. — Нам захотелось также носить эти подделки, выполненные так художественно, что только опытный государственный ювелир, да и то с некоторым трудом, сумел бы отличить настоящую «Викторию», которая стоит миллионы, от копии, сверкающей стеклянными гранями.