Джон Уиндем - Том 1. День триффидов. Кукушки Мидвича

Оба главных инициатора сидели на сцене за столом, по обеим сторонам от Анжелы Зиллейби, казавшейся бледной и изможденной. Доктор нервно курил, глубоко затягиваясь. Викарий казался погруженным в думы, из которых он время от времени всплывал на поверхность и что-то говорил миссис Зиллейби, рассеянно внимавшей его словам. Они прождали лишних десять минут, чтобы подошли опоздавшие, после чего доктор попросил закрыть двери и начал собрание кратким, лишенным всякой конкретики выступлением о важности данного мероприятия. Викарий поддержал его. Закончил он так:

— Я убедительно прошу каждую из вас внимательно прислушаться к тому, что вам расскажет миссис Зиллейби. Мы глубоко признательны ей за согласие изложить перед вами эту проблему. И хочу, чтоб вы знали: мы с доктором Уиллерсом наперед одобряем все, что она скажет. Уверяю вас, только потому, что мы не сомневаемся в лучшем и более глубоком взаимопонимании, которое установится в случае, если одна женщина изложит дело другим, мы рискнули возложить на нее это тяжелое бремя.

Теперь мистер Уиллерс и я покинем зал собрания, но останемся неподалеку. Когда миссис Зиллейби закончит, мы, если таково будет ваше желание, вернемся и постараемся ответить на вопросы. А теперь прошу вас внимательно выслушать миссис Зиллейби.

Жестом викарий предложил доктору идти первым, и оба вышли через дверь в боковой части сцены. Дверь закрылась за ними, но не совсем плотно.

Анжела Зиллейби отпила глоток из стоявшего перед ней стакана с водой.

Бросила взгляд на свои руки, лежащие на листочках с записями. Потом подняла глаза, ожидая, чтобы разговоры стихли. Затем обвела долгим взглядом собрание, как будто хотела запомнить каждое лицо.

— Во-первых, — произнесла она, — я должна вас предупредить. То, что я скажу, мне будет трудно выговорить, вам будет трудно в это поверить, а некоторым, возможно, станет даже больно, когда они поймут, в чем дело. — Она остановилась, опустила глаза, потом вновь посмотрела в зал.

— Я, — произнесла она, — жду ребенка. Я очень, очень рада этому и счастлива. Для женщины естественно желать ребенка и быть счастливой, ожидая его появления. Неестественно и недостойно бояться материнства. К сожалению, сейчас в Мидвиче есть много женщин, которые чувствуют себя иначе. Некоторые из них ощущают себя несчастными, опозоренными и испуганными. Именно ради них мы и организовали это собрание. Надо помочь тем, кто несчастен, надо уверить их в том, что их мысли и чувства ошибочны. — Ока снова обвела взором собрание. Тут и там слышалось затрудненное дыхание.

— Произошло нечто странное, очень странное. И случилось это не с одной или двумя из нас, а почти со всеми нами, почти со всеми женщинами Мидвича, способными к деторождению.

Присутствующие сидели молча и неподвижно, глаза всех были устремлены на Анжелу, которая продолжала развертывать перед ними всю поразительность ситуации. Она еще не кончила, как услышала какой-то шум и движение в правой стороне зала. Взглянув туда, она увидела в центре очага беспокойства мисс Латтерли и ее неразлучную подругу мисс Лэмб.

Анжела остановилась на полуслове и подождала. Она слышала негодующий голос мисс Латтерли, хотя и не разбирала слов.

— Мисс Латтерли, — сказала Анжела отчетливо, — правильно ли я поняла, что предмет нашего собрания лично вас не касается?

Мисс Латтерли встала и голосом, дрожащим от негодования, произнесла:

— Разумеется, вы правы, миссис Зиллейби. За всю свою жизнь…

— Тогда, поскольку эта тема имеет огромное значение для многих присутствующих, я надеюсь, вы удержитесь от дальнейшего вмешательства… А может быть, даже предпочтете покинуть нас?

Мисс Латтерли не собиралась отступать и без страха глядела в лицо Анжелы.

— Это… — начала она и вдруг изменила свое намеренье. — Прекрасно, миссис Зиллейби, — сказала она, — свой протест против клеветы, которую вы возвели на нашу общину, я заявлю позже.

Она с достоинством повернулась и смолкла, видимо, ожидая, чтобы мисс Лэмб встала и присоединилась к ее исходу из зала. Но мисс Лэмб даже не шелохнулась. Мисс Латтерли нетерпеливо взглянула на нее и нахмурилась.

Мисс Лэмб продолжала сидеть. Мисс Латтерли открыла рот, чтобы что-то сказать, но нечто в выражении мисс Лэмб остановило ее. Мисс Лэмб избегала ее взгляда. Она смотрела прямо перед собой, в то время как волна краски медленно заливала ее лицо, пока оно не запылало огнем.

Странный тихий звук сорвался с уст мисс Латтерли. Она протянула руку и схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Не в силах выговорить ни слова, она смотрела на свою подругу. За несколько секунд мисс Латтерли похудела и сделалась на много лет старше. С усилием она овладела собой.

Гордо подняла голову и огляделась кругом ничего не видящими глазами.

Затем, стараясь держаться прямо, но слегка пошатываясь, она добралась до прохода и в полном одиночестве пошла к выходу.

Анжела ждала. Она ожидала ропота осуждения, но его не последовало.

Собрание выглядело ошеломленным. Потом все лица с надеждой обратились — к ней. При гробовом молчании она начала с того места, на котором ее прервали, стараясь деловым тоном снизить эмоциональное напряжение аудитории, в которое мисс Латтерли внесла свою лепту. Жестким усилием воли Анжела заставила себя довести речь до конца и, обессилев, умолкла.

Ожидавшийся шум голосов возник немедленно. Анжела сделала глоток из стакана и покатала между влажными ладонями скомканный носовой платок, одновременно продолжая следить за аудиторией.

Она видела мисс Лэмб, нагнувшуюся вперед и прижимавшую платок к глазам, в то время как добрая миссис Брант, сидевшая рядом, пыталась ее успокоить. Мисс Лэмб была далеко не единственной, кто нашел облегчение в слезах. Над опущенными головами в зале разносился становившийся все громче гул голосов, изумленных, гневных и жалобных. Некоторые женщины были близки к истерическому припадку, но ничего напоминающего взрыв, которого опасалась Анжела, не было. В какой-то степени, думала она, обращение к разуму смягчило действие шока.

С чувством облегчения и с растущей верой в собственные силы она несколько минут наблюдала за ними. Когда же решила, что первая часть выступления достаточно прочно запечатлелась в их сознании, Анжела постучала по столу. Ропот голосов стих, еще звучали всхлипывания, но выжидающие лица уже повернулись к ней. Она набрала в грудь побольше воздуха и снова заговорила.

— Никто, — сказала она, — никто, кроме ребенка или человека с детским умом, не может ждать от жизни справедливости. Она не такова, и для одних она будет тяжелее, чем для других. И, тем не менее, справедлива она или несправедлива, хотим мы этого или не хотим, но все мы — замужние и незамужние — находимся в одной лодке. Нет никаких оснований для того, чтобы одни из нас смотрели на других свысока. Все мы оказались в нелегкой ситуации, и, если какая-нибудь замужняя женщина соблазнится счесть себя достойней незамужней соседки, ей следует подумать, каким способом, если потребуется, она докажет, что ребенок от ее мужа.