Сергей Павлов - Лунная радуга (сборник)

До корабельных сосен было еще порядочно. Валентина сказала:

– Тихо как… И безлюдно. И есть хочется, и луны нет. И осень скоро…

– Луна взойдет позже. Во-от такая!

Разведя руками, чтобы показать ей, какая взойдет луна, он ощутил сгибом локтя, как напряглись ее пальцы. Валентина остановилась. Он посмотрел вперед. Со слабо светящейся ленты ковротуара уходила в кусты хвостатая тень.

– Не бойся, – сказал он уверенно, громко (с тревогой, однако, припоминая рассказ о том, как в прошлом году таежная рысь забрела прямо в парк возле Дворца космонавтов). – Обыкновенная кошка.

– Величиной с болотного лешего, – добавила Валентина.

– С лешими, я до сих пор полагал, ты знакома заочно.

– Зато я точно знакома с пилотом, который успел позабыть, как выглядит силуэт леопарда.

«Хоть тысяча леопардов, – подумал он, глядя туда, где исчезла жуткая тень, – лишь бы не рысь…» К новолялинским леопардам он склонен был относиться индифферентно.

Нет, ему не верилось, что бродячая рысь может напасть на людей – не в ее это правилах. Но ведь темно и… кто знает…

В кустах сухо треснула ветка. Раздраженное фырканье. Снова треск и возня… Это его успокоило. Рысь не слон – пробирается осторожно, неслышно, обнаружить себя не дает – тем и сильна.

Где-то рядом пронзительно (как в тропическом лесу) заорала и громко захлопала крыльями птица. Будто в ответ в отдалении коротко прозвучал низкий и очень внушительный рык.

– Ты не волнуйся. – Он обнял Валентину за плечи. – Не стоит внимания.

– Напротив. Мне любопытно послушать рычание местных художников-имэдженистов.

От обочины отделилась хвостатая угольно-черная тень. Лениво так, не скрываясь, вышла на середину аллеи. Легла. Зелеными самоцветами сверкнули глаза. Угасли. Вспыхнули снова… Крупная тварь. Валентина права: силуэт леопарда. Точнее – черной пантеры.

Сзади зашелестела листва. Он оглянулся. Еще одна пара светящихся глаз…

– Пробьемся! – весело сказала Валентина. – Прикрой тылы, следи за флангами, а я беру на себя фронтальный прорыв.

– Давай-ка присядем, стратег. Имэдженисты впали в амбицию, и добром они нас отсюда не выпустят.

Раковина скамьи приятно пружинила – сидеть вдвоем здесь было удобно. И было бы даже уютно, если б не эти горящие в полумраке – слева и справа – две пары зеленых глаз.

Сверху посыпались листья. Опять заорала «тропическим» голосом неизвестная птица и, по-куриному шумно хлопая крыльями, тяжело приземлилась (точнее, плюхнулась) прямо перед скамьей. Засеменила по тусклым разводам светоузоров, беспорядочно меняя направление, волоча длинный хвост и громкими криками выражая свое недовольство.

– Индонезия, – сказал он. Погладил смутно белеющий возле скамьи ствол березы. – Римба Калимантана. Пантеры, павлины, удавы…

– Где ты видишь удава?

– Нигде. И не хотел бы видеть. – Он сжал Валентину в объятиях и сразу нашел в темноте ее губы. Сладко пахло жасмином.

– Мм… погоди! На нас смотрят.

– Кто посмел?! А… старый знакомый.

На них глядели розовые глазки-пуговки ярко люминесцирующего удава. Библейская рептилия, аккуратно так навинтившись на ствол березы лимонно-желтой спиралью, неприлично виляла хвостом. Из открытой пасти выпирал большой апельсин.

Он поискал, чем бы швырнуть в змеиную голову. Швырнуть было нечем. Валентина спросила:

– Не помнишь, кто первый из нас помянул удава?

– Счастье, что я не успел помянуть королевскую кобру… – Ладонь Валентины чуть-чуть опоздала закрыть ему рот. Ладонь он с удовольствием поцеловал. – Виноват, первым был я.

– Ну, тогда ты обязан его развлекать.

– Нет, не обязан. Я не умею развлекать рептилий. И не желаю. Я умею и желаю развлекать тебя. Пусть свинчивается обратно. Пусть проваливается ко всем чертям. С непринужденностью домового вполз в наше общество, а мы даже имени его настоящего не знаем. Люцифер? Вельзевул? Азраил? Сатана? Вот выну у него изо рта апельсин и спрошу.

– Вот вынь и спроси.

– Я раздумал. Освобождать пасти рептилий от фруктовых затычек – женская привилегия.

– Будто он подавился?

– Да. И немо взывает о помощи. С ним такое случалось и раньше.

– Но нигде не сказано, что длиннохвостый приятель Евы был альбиносом.

– Вылинял. Сменил кожу. Ему это свойственно. Имя сменил. Имена он меняет чаще, чем кожу. Размножился, наконец, и широко расселился – теперь его можно встретить почти во всех парках планеты. Библейского червяка я встречал на березах, каштанах, секвойях, пальмах. Всюду встречал. Даже на эвкалиптах и кактусах. Какое дерево обвить – вечнозеленое, лиственное, хвойное, с колючками или без, ему все равно. Куда смотрит парковая администрация?

Валентина погрозила люминесцентному удаву пальцем:

– Искушение не состоится. Сгинь!

Удав поморгал розовыми глазами, съежился и угас.

Птица, силуэтом похожая на павлина, перестала кричать, развернула веером хвост – перья вспыхнули языками лучистого пламени. Мягко прозвучал женский смех. И голос:

– Добрый вечер, молодые люди!

– Вечер добрый, – ответила Валентина.

Щурясь, он с удовольствием разглядывал пламенеющее костром изделие мастеров светотехники. Или светопластики – он плохо в этом разбирался. От жар-птицы, как от костра, исходило тепло, с перьев сыпались искры. У нее были яркие голубые глаза и благодушно-степенная походка, как у добрейшего Ван-Ваныча, преподавателя теории опорных траекторий. Чинно вышагивая, голубоглазое произведение светопластического искусства нежным голосом пообещало:

– Ай да повеселю вас, молодые люди, ай да распотешу!..

Он переглянулся с Валентиной.

– Сударыня, – обратилась к птице Валентина, – вы меня извините, но здесь я вынуждена просить вас опустить занавес.

– Да, – подтвердил он смущенно. – Извините, торопимся.

Огненное диво застыло на одной ноге и перестало сыпать искрами.

– Вырубай Феникса, Митя, – прогундосил кто-то из-под скамьи унылым тенором. – Клиент… одно расстройство. Это ему не по вкусу, то ему надоело, здесь он торопится. Пусть идет к… куда ему надо.

– Лимон ты, Эдик, пополам с верблюдом! – жизнерадостно отозвался Митя (голос шел откуда-то сверху). – Ну, критикнули твоего червяка – так вполне поделом! Знаем сами – кривы сани. К чему маневры?! Шедевры надо создавать, шедевры!

– Не могу я с такими работать, – упорствовал подскамеечный тенор. – Мне пластику надо держать, а они полемику развели. У меня от них уже в правом ухе звенит. И в левом.

– Некстати это у тебя, – с сожалением сказал Митя. – Я собирался вывалить на них весь сундучок бабушки Серафимы…

Они с Валентиной подняли голову кверху. Жар-птица угасла, и было слышно, как Митя вздохнул где-то там – в темноте березовой кроны. И вдруг негромкий смешок: