Сергей Павлов - Лунная радуга (сборник)

– Ты ошибаешься. Полночь.

– Допустим, – неуверенно соглашаюсь я. – Но полночь чего? Эры, эпохи, тысячелетия?

– Полночь твоих желаний, – раздается в ответ.

Нет, это слишком!

– Откуда вам известно о моих желаниях, мадам? Кто вы? Покажитесь!

Смех – и никакого ответа.

– У вас приятный смех, мадам. Но знаете ли, я не люблю быть обращенным спиной к собеседнику.

– Это не важно, – отзывается голос.

– Что не важно?

– Все, что ты говорил. Я – Тьма, понимаешь? Этим все сказано.

– Н-да, пожалуй…

Я вслушиваюсь в раскаты одиноко бродящего эха. И ощущаю течение времени. Время течет, как вода. Я набираю его целыми пригоршнями, дивясь, что стал обладателем такого богатства. Когда-то давным-давно, в счастливую пору рождения детских, еще неясных желаний, я очень любил играть фонтанными струйками. Ловил прозрачную воду руками, стремясь задержать в мокрых ладошках это неиссякаемое увертливое сокровище. Так и теперь: мне кажется, я властелин никому не подвластного времени. Черпаю от его огромных запасов, небрежно проливая капли-минутки.

И снова где-то за моей спиной слышится смех:

– Я вижу, ты доволен подарком.

– Подарком?

– Бери, я дарю тебе вечность.

– Зачем мне вечность? – Меня охватывает разочарование.

Голос медлит с ответом. Наконец говорит:

– Вечность – ведь это же так заманчиво!..

– Вечность – это небытие. Твой подарок лишен всякого смысла.

– Вот как! – удивляется голос. – Значит, боишься?

– Нисколько. Просто мне не нужна беспредельность во времени. Я знаю этому цену. Недосягаемый призрак, обман…

– И я беспредельна. Я тоже, по-твоему, призрак, обман?

В этом вопросе звучат лукавые нотки. Но я не колеблюсь:

– Да, тоже.

– Я – Тьма! – вскипает негодованием голос. – Беспредельная, вечная Тьма! Я существую!

И в негодующих возгласах мне чудится что-то наивное, до смешного похожее на женский каприз. Черт подери, я даже немного смущен.

– Вот видишь, – смягчается голос, – мне больно слышать дерзкие речи. Но я, как женщина, великодушна и прощаю тебя.

– Спасибо. Но тем не менее должен заметить, что власть твоя эфемерна. Ночь уходит с наступлением дня, и тьма исчезает.

– День!.. – Голос презрительно высокомерен. – Что есть день? Жалкий обман планетарных масштабов. Все остальное пространство – безграничная тьма. И ты смеешь возражать против этого?

– Смею. Тьма – обедненное светом пространство, и только. Но стоит ли спорить об этом? Может быть, просто скомандовать скутеру включить освещение?

– Не нужно. Впрочем, попробуй. Я все равно останусь с тобой в другом своем качестве. Ты уже мой! Навсегда… Погляди: в твоих руках горит голубая звезда. Это судьба.

Бросаю взгляд на батиметр. Чистый голубой огонек… В сердце вонзается жало веселого ужаса. Меня разбирает смех.

– Я не боюсь тебя, Бездна! Ведь это твое настоящее имя?

– Я не скрывала. Но ты слишком поздно догадался об этом.

– Не имеет значения. В конце концов, я намерен взять у тебя интервью.

– Любопытно. О чем же ты хочешь спросить? Ах, я уже знаю! У него было странное имя – Вилем… Кажется, так?

– Верно. Ты буквально читаешь все мои мысли. Да, Вилем Пашич… Но почему же «было»? «Было» – очень нехороший симптом.

– Скверные предчувствия не обманули тебя. И довольно об этом.

– Продолжай! Хочу знать все о его таинственном исчезновении. Иначе я не поверю тебе. Слышишь, ты…

– …Дорогая! Назови меня так хотя бы однажды, – раздается тихий и грустный смешок. – Какие вы странные, люди… Даже в объятиях Бездны вам обязательно нужно думать о ком-то другом.

И столько неподдельной тоски в этом признании, что где-то внутри все цепенеет от жалости. Удивительный голос. Голос сумеречного одиночества…

– Зачем тебе Вилем? Слышишь, я произношу это имя с презрением. Да, я ждала его, надеялась, но все понапрасну. Упрямец не желал познать беспредельность. И страшно наказан. Он спит и уже никогда не проснется. Зачем тебе он? Ведь ты не знаешь его! Вы ни разу не были вместе, как ты и я, как ты со мной!..

– Видишь ли… – прерываю поток быстрых, горячечных слов. – У нас, у людей, довольно обширная география. Но мы научились крепко стоять друг за друга. Жизнь научила… Впрочем, для тебя все это – китайская грамота.

– Не к месту, – возражает голос. – Опять ты насмешлив, как прежде.

– Что не к месту?

– Китайская грамота. Все что угодно, только не это. Я не впервые встречаюсь с людьми и могла бы похвастать знанием языков, о которых твои современники имеют очень смутное представление. Первые морепроходцы…

– О, я понял, довольно! От слов твоих веет ароматами кладбища.

– Но ты не обвиняешь меня?

– Нисколько. С точки зрения морского права – твоя деятельность безупречна.

– Оставь иронию. Нам следует поговорить серьезно.

– Нонсенс!.. О чем серьезном можно говорить с тобой? Я не могу испытывать доверие к невидимому собеседнику. Даже с таким вот приятным и волнующим голосом.

– Ты ставишь условия? Впрочем…

Фраза не закончена. Молчание. За этой незаконченностью и молчанием чувствуется напряженная борьба непонятных мне решимости и опасений. С любопытством ожидаю финала.

– Впрочем, я не слишком упряма.

Ага, победила решимость.

Краешком глаза вижу: в стороне возникает темное вертикально-продолговатое пятно, окруженное призрачным сиянием. Где-то в отдалении начинают дробно бить барабаны – тягучий и однообразный ритм. Пятно растет, приближаясь, и теперь я могу разглядеть женскую фигуру, закутанную с головы до пят в черное, усеянное жемчужными брызгами покрывало.

– А вот и я, – говорит знакомый голос. – Ты удивлен? Ничего, это пройдет. Как тебе нравится мой туалет?

Удивлен! Мне кажется, это недостаточно точное слово для характеристики моего состояния.

Женщина в черном ждет ответа. Не вижу, но чувствую пристальный взгляд. Драгоценная ткань довольно прозрачна, и даже в тех местах, где она собирается в складки, просвечивает обнаженный торс весьма совершенных пропорций. Края покрывала у ног обрамляет черная пена тончайших кружев. Лица не видно под черной густой вуалью, но я не сомневаюсь, что оно прекрасно.

– Эффектно… – говорю, принужденный ответить. – Очень эффектно. – И, неизвестно к чему, добавляю: – Мария Кристина Гонсалес!..

– Ты забыл мое имя? – смеется.

– Нет, представь себе, помню. Бездна Пучинос Кальмарес и Тьма… Кажется, так?

– Не совсем. – Что-то лукавое слышится в этих словах.

Две лампады источают спокойный фосфорический свет. Одна из них голубая, другая – бледно-лиловая. Это светящиеся глубоководные медузы. Меня искушает желание видеть лицо незнакомки, но свет «лампад» недостаточно ярок, чтобы пройти сквозь вуаль.