Сергей Павлов - Лунная радуга (сборник)

– Нортон что-нибудь рассказывал о «Лунной радуге»? – спросил Гэлбрайт. – Полинг, я обращаюсь к вам.

– Нет, шеф, – ответил Фрэнк, отрывая взгляд от окна. – Я не могу припомнить, чтобы при мне Нортон вообще произносил название этого рейдера.

– Как часто вы бываете в семье своей сестры?

– Как правило, раз в месяц. Иногда чаще. Дело в том, что нас – меня и сестру – с детства связывает большая родственная дружба. Вероятно, в зрелом возрасте эта дружба играла бы меньшую роль, если бы не женская трагедия Сильвии: она бездетна. Этим объясняется необычайная привязанность ко мне. Она до сих пор называет меня «бэби».

– Исчерпывающий ответ, – похвалил Гэлбрайт.

– Я постарался заранее прояснить ситуацию. Иначе мой ответ на следующий ваш вопрос может показаться вам нелогичным.

– Проницательность – одно из ценнейших качеств в нашей профессии, – одобрительно прокомментировал Гэлбрайт. – Итак?..

– Итак, несмотря на то что Нортон муж моей сестры и в конечном итоге мой родственник, я его плохо знаю. Другими словами, шеф, мои довольно частые визиты в Копсфорт – это одно, а мои отношения с Дэвидом Нортоном – нечто совсем другое. Мы с ним очень редко встречаемся и еще реже беседуем. Даже после того, как он вышел в отставку и прочно осел в Копсфорте. Любые формы общения нас тяготят, мы избегаем друг друга.

– Н-ну!.. Чем же это вы друг другу так насолили?

– Ничем. Просто с самого начала он проявил ко мне равнодушие, я платил ему тем же, вот и все… – Фрэнк, заметив, что шеф и Никольский как-то очень внимательно, неотрывно глядят на него, осторожно добавил: – Надеюсь, вы понимаете, что с таким багажом «родственных отношений» мне туго придется в Копсфорте.

– М-да, небогато… – согласился Гэлбрайт. – Но это мы обсудим позже. Теперь предлагаю…

Ослепительно сверкнул в окне пучок огня, и громовой раскат, казалось, поколебал здание. Почти мгновенно вслед за этим в стекло ударил шумный ливень. Плотность ливневого водопада была такова, что сгустившийся в холле сумрак заставил сработать автоматику освещения. Никольский, щурясь, оглядел декоративные светильники, перевел взгляд на окно, покачал головой. Грозовой шквал неистовствовал. Слепяще-голубые ветвистые трещины молний вспарывали водяной поток; почти непрерывно ухало, гремело, перекатывалось на фоне однообразного гула то ли воды, то ли ветра…

– Дождик пошел? – сонно осведомился Роган. Он вынул из уха шарик слухового аппарата, сунул в нагрудный карман и принял прежнюю позу.

Гэлбрайт поднялся, но в этот момент пискнул сигнал внутренней связи.

– Бауэр? – спросил Гэлбрайт, морщась от очередного особенно звучного удара грома. – Давайте, что там у вас!

– Поступило первое сообщение, из Торонто, – ответил потолочный спикер под аккомпанемент громовой канонады.

«На войне как на войне…» – подумал Фрэнк, прислушиваясь к голосу дежурного.

Бауэр докладывал:

– Операция типа «Эспланейд» оказалась безрезультатной. Меф Аганн вел себя в Торонто как обычный турист. Ни с кем из родственников Элдера не встречался, хотя бы по той причине, что достаточно близких родственников погибшего десантника в этом городе нет. Трое бывших друзей Элдера знают Мефа Аганна в лицо. Двое из них встречались и говорили с Аганном после событий на Обероне только однажды. Существование дальнейших контактов с пилотом отрицают. Ни один из служащих отеля «Глобус», которые знают Мефа Аганна в лицо, не имеет о «черных следах» никакого понятия.

– Это все?

– Да, пока все.

– Что ж… отсутствие результата уже есть результат. Впрочем, подождем других сообщений. Если появится что-нибудь новое, Бауэр, свяжитесь со мной после шестнадцати ноль-ноль. Конец.

Спикер умолк. Гэлбрайт взглянул на часы.

– Пора, – сказал он. – Я чувствую, что желание чего-нибудь съесть превращается у меня в навязчивую идею. Призываю вас всех отнестись к этой идее без легкомысленного предубеждения.

На призыв Гэлбрайта первым откликнулся Роган:

– Я готов, если вы подскажете мне, где здесь находится диетический зал.

Фрэнк невольно взглянул на него, вспомнив про слуховой аппарат в нагрудном кармане профессора. Поднялся и, с трудом передвигая затекшие ноги, направился к двери. Уходя, слышал, как шеф что-то сказал Никольскому, но что именно, не разобрал: слова утонули в грохоте грозового разряда. Ответ Никольского он разобрал достаточно ясно:

– Не надо, Гэлбрайт, не беспокойтесь. Мефа Аганна мы возьмем на себя. Еще неизвестно, как у вас пойдет работа с Дэвидом Нортоном…

Фрэнк вышел в безлюдный, ярко освещенный коридор. Дверь с мягким шелестом закрылась. В коридоре было невыносимо тихо.

Хуже всего то, что бо́льшую часть года небо над Копсфортом совершенно прозрачное…

Сегодня после заката он нечаянно задел взглядом искру Меркурия, и потом целый вечер в ушах плавал крик меркурианской чайки. Она кричала скрипуче, протяжно, долго: «Кия!.. Кия!.. Кия!..» И чтобы отвлечься от крика-призрака, крика-воспоминания, он стал думать о разной чепухе, но это помогало плохо. Напрасно, к примеру, он пытался припомнить, как звали того проклятого попугая на лунной базе «Гагарин», которого скучавший в резерве Джанелла выучил орать во всю глотку: «Лейтенант Нортон, смир-р-но! Салют!» Он вспомнил лишь, что много раз собирался свернуть голову ни в чем не повинной птице, но так и не собрался. И еще почему-то вспомнилось, как Михайлов стянул в пакгаузе толстого рыжего кота, принес на рейдер за пазухой и спрятал у себя в каюте, решив прокатить до Урана, и как сначала все были рады и дали рыжему имя Форсаж, а потом, уже после разгона до крейсерской скорости, когда эта кошка вдруг родила под ковровым фильтром регенератора пятерых мертвых котят, ее у Михайлова отобрали, стали называть Мадам и очень жалели. Мстислав Бакулин обозвал Михайлова живодером и чуть не полез в драку. А дальше… Дальше был Оберон, и никаких воспоминаний тут не требовалось. Об этом можно было только размышлять, но десять лет утомительных размышлений убедили его, что именно об этом лучше не думать. А кошку-межпланетчицу подарили какому-то зоопарку, и зеваки знали о ней больше, чем о погибших на Обероне десантниках. Один из парадоксов современной жизни, но об этом тоже лучше не думать.

Скверная штука спонтанные воспоминания. Стоит мимоходом зацепить глазами желтую точку над горизонтом, и в ушах надолго застревает крик давно уже, вероятно, умершей чайки: «Кия!.. Кия!..» Черт бы побрал этот крик! Когда он впервые услышал меркурианскую чайку, ему и в голову не приходило, что это крепко врежется в память и со временем перевоплотится для него едва ли не в главную особенность Меркурия. В звуковой образ планеты.