Сергей Павлов - Лунная радуга (сборник)

За двенадцать часов он сумел одолеть не больше восьми километров. Несколько раз мучился болью в «электрических тупиках», когда забредал в слишком узкие промежутки между буграми, возвращался и снова искал безопасные коридоры, оставляя рейд-пунктир только там, где боли не чувствовал. На восьмом километре пережил поучительно неприятный момент: прыгнув через какую-то ерундовую трещину, сослепу угодил в кучу камней, и они покатились лавиной, которая вызвала слабое сотрясение грунта, а сотрясение, в свою очередь, вызвало на ближайшем бугре вспышку такого мощного электроразряда, что минуту глаза не видели ничего, кроме сумятицы радужных пятен. Едва эти пятна растаяли, он увидел себя в окружении шаровых молний, и пришлось проявить спортивную резвость, чтобы итог игры с опасными шариками в «кто кого перегонит» был в его пользу. Потом он нашел просторную чашеобразную яму и долго в ней отдыхал. Электричеством здесь и не пахло, глазам ничего не мешало, но голова болела. Голова у него разболелась просто от голода и усталости, дальше идти с такой головой не было смысла. Яма была идеально круглая и очень большая (метеоритного, видимо, происхождения), он добросовестно ее обследовал и вызвал катер…

Итогами его работы специалисты группы «Мангуст» остались довольны. Рейд-пунктир позволил им беспрепятственно протащить на этот участок массу всевозможной аппаратуры и в конце концов получить точную информацию об электрических свойствах всего Плоскогорья. Коварным буграм зачем-то присвоили его имя: куполовидные бугры стали называть «нортонами», продолговатые – «нортвенами», и каждый бугор Плоскогорья получил свой номер, словно это был уже планетный инвентарь. Встреч с «мангустадорами» он избегал, потому что при этом всегда было много тягостных сантиментов, и спецы разного профиля по-разному пытались ему объяснить «энергетический механизм» Плоскогорья. Восхищались, какие замечательные конденсаторы эти нортвены и какая у них уникальная кристаллическая структура, поясняли, как они накапливают энергию в вечернее время меркурианских суток, и как разряжаются утром, и как сложно участвуют в этом все виды излучений Солнца и плазмы его Короны и даже слабая атмосфера Меркурия, насыщенная атомами испарившихся металлов; а кое-кто из спецов делился мыслями о проектах унификации даровой энергии в промышленных целях, считая, что созданные самой природой «планетарные электростанции» гораздо совершеннее построенных людьми гелиоэнергетических комплексов. Он не сомневался, что все это важно в научно-технической перспективе, но это было уже не его дело. В то время он искренне полагал, что это его уже не касается. Ему вполне доставало других забот. И он совершенно рассвирепел, когда узнал, что Плоскогорье убило еще трех человек. Год спустя администрация вновь объявила территорию Плоскогорья и два других участка подобного типа «зонами утренней, дневной и ночной недоступности», распорядилась законсервировать рудник «Нежданный», срочно эвакуировала людей и запретила там все методы разведки, кроме дистанционно-технических. Крутой поворот в отношениях к Плоскогорью он воспринял довольно-таки равнодушно. Но когда узнал о причине спешно принятых мер, по-настоящему испугался. Данные статистики космического сектора здравоохранения свидетельствовали: у большинства разведчиков Плоскогорья рождались мертвые дети. Первое подозрение пало на какие-то малоизученные комбинации электрочастот, но это уже детали. Такого отчаянного испуга, как тогда, он ни разу в жизни не испытывал. До сих пор ощущение это сидит в нем ледяной занозой…

Над бассейном, бесшумно помахивая крыльями, пролетела ночная птица. Нортон проводил ее взглядом и заодно осмотрел небо – нет ли где летучих мышей. Промелькнула еще одна птица, но перепончатокрылых не было. Он остался сидеть. Он обсох, и плавать уже не хотелось; сидеть ему было уютно. Задрав голову и пошевеливая ногами в воде, он долго смотрел на Луну. Хотя понимал, что это рискованно. Моргнуть не успеешь, как снова провалишься в изнурительный полусон… Понимал и смотрел.

Почти все лучшее в жизни было связано у него с Луной. С лунными космодромами, базами и, конечно, с друзьями, которые там… Пестрый табор, исходная точка, трамплин для молодецких набегов по всем направлениям Внеземелья. Так ему представлялось когда-то. Теперь он даже не тосковал. Знал и был тверд в своем знании: мосты сожжены. И навсегда. Он сам их сжег не колеблясь – будь оно проклято! – и ни о чем не жалел. Иногда, правда, что-то болело. Особенно в лунные ночи. Слишком много лунных и звездных ночей… Да, он слишком привык к борьбе с Внеземельем. Скучал. По этой борьбе. Внеземелье он теперь ненавидел. Боялся? Что ж, можно сказать и так. Не совсем справедливо так говорить, но зато избавляет от мерзостной тонкости оправданий. Он упорно боролся, сумел кое-что сделать, но в конце концов проиграл. Вот и все… В пылу борьбы не заметил, когда романтику соперничества с Внеземельем потеснила экспансия иного свойства. Вслед за разведчиком-первопроходцем густым косяком пошел деловитый монтажник-строитель, добытчик, промысловик – Земля решительно, быстро втянула доступные ей уголки Внеземелья в орбиту своей экономики. Человечеству, дескать, иначе нельзя, не выжить. Все это верно и справедливо, но… Но почему итог внеземельной экспансии заранее предполагается блистательно победным? Человек намерен все взять и ничего не отдать – к иному себя не готовит. Земля плюс просторное Внеземелье представляется людям в виде обыкновенной арифметической суммы: было мало, стало несравненно больше, а будет, знаете ли, бесконечно много. Не все догадываются, что это не так, что здесь берет свое высшая алгебра плохо вообразимых последствий. О том, что это не так, он и сам догадался не раньше, чем почувствовал эту алгебру на собственной шкуре…

Нет, добиваясь возврата на Землю, он не испытывал угрызений совести. Внеземелье ясно и жестко дало ему знать, чтобы он убирался туда, откуда пришел. Он так и сделал. А тем, кто остался, он желает всего наилучшего.

Он смотрел на Луну, вспоминал их и желал им всего наилучшего. Крупных успехов, ярких побед. Все они славные парни, волевые, отважные, стойкие и вполне заслуживают побед. Но лично он с этим покончил. В блистательную победу над Внеземельем он больше не верил. Отработать в Пространстве положенный срок было общественным долгом, и он его выполнил, но верить или не верить – это, в конце концов, его личное дело. Конечно, найдутся такие, кто будет его презирать за то, что он, Дэвид Нортон, специалист экстра-класса, предпочитает сидеть на краю уютного бетонного корыта, болтать ногами в воде и глазеть на Луну со дна уютной земной атмосферы. Ну что ж… Отнестись уважительно или, напротив, при встрече руки не подать – это ведь тоже личное дело кого-то. Кого-то из тех, кто продолжает мнить себя там, в Пространстве, хозяином и еще не успел сокрушительно проиграть.