Александр Денисов - Гексаграмма № 63

– Наконец-то я смогу вырваться из Вечности. – Заостренные черты лица Мельмота исказило то, что можно было бы назвать улыбкой. Или мукой. – Хотелось иного, но для смерти и этого достаточно.

– Чего достаточно?

Голова Мельмота склонилась на грудь, и Муравью показалось, что тот заснул. Или умер. Он осторожно потряс его за плечо.

– Я… не согласен… – шепот Мельмота. – Я больше не хочу… я был ими всеми… Ра… Хатшусеп… Пернатый змей… Христос… я возводил пирамиды… я делился знаниями со жрецами Атлантиды… все я… только я… и дьявол – тоже я… душа… зачем мне их душа…

– Я вам помогу, – сказал Муравей. – Нужно только встать…

– Но почему? – неожиданно ясным и сильным голосом сказал Мельмот. Он будто преобразился. Вроде бы ничего не изменилось. Ни в одежде – еще довоенном, латаном-перелатаном пальто, в изодранном шарфе и потрепанной шапке. Ни в фигуре, высохшей так, что казалась вешалкой для одежды. Ни в лице с заострившимися чертами, по поверьям, отмечающими тех, кому пора перешагнуть в смерть. Но это уже не был блокадник. Так хорошо загримированный актер, отыгравший эпизод, выходит из роли. – Почему у меня ничего не получается? Вы знаете, сколько мне удалось собрать этих крупинок, которые дураки называют душой? Ха-ха, душой! Если душа и впрямь вечна, то я и есть душа! Как и миллиарды тех, что обрели Вечность и рассеялись в вечном же круговращении вселенной по Геделю. Вы ведь тоже говорили с ним?

– Говорил, говорил, – Муравей помог Мельмоту подняться. – Я шел по вашим следам.

– Следам, – покивал Мельмот. – Я, как маленький Ганс из сказки, разбрасывал на своем пути крошки, чтобы вы могли меня настичь. Город, интеграл, Пустая комната, Принстон… и снова здесь…

Они медленно поднимались по лестнице к квартире, где когда-то жил Муравей. Мельмот часто останавливался, с хрипом дышал. Было слышно, как в его легких что-то жутко клокочет, переливается, рвется.

– Пневмония, – сказал Мельмот. – Я скоро умру.

– Не умрете, – ответил Муравей. – Вы – Вечный.

– Да… Вечный… а мне бы хотелось…

– Что?

– Опять стать человеком…

– Это невозможно.

– Вы так ничего и не поняли… ничего…

Дверь не заперта. От кого ее запирать в этом царстве холода, голода и смерти? Колени Мельмота подгибались, но тело казалось таким легким, что Муравей, наверное, мог бы взять его на руки и донести по длинному коридору коммунальной квартиры до своей комнаты.

Своей комнаты… Сколько же он в ней не был? Как волшебный лепесток девочки Жени, совершив круг, он вновь оказался там, откуда начал свое путешествие в Вечность.

Он думал, что все забыл. Потому что нельзя помнить то, что случилось миллиарды и миллиарды лет назад. Нельзя. Невозможно. Но даже скрип досок под ногами ему знаком. Распахнутые двери опустевших комнат. Он готов назвать каждого, кто в них жил. Готов. Но запретил себе.

В комнате ничего не изменилось. Муравей помог Мельмоту лечь на кровать. Не раздеваясь, не снимая огромных ботинок, из которых торчали обрывки газеты, которой тот неумело обернул ступни. В примусе еще оставался керосин, и Муравей затеплил крошечный огонек. Вскипятить чайник не хватит, но для кружки достаточно. Снял с крючка закопченную кружку, налил воды и поставил на огонь.

Рядом с примусом лежал блокнот с заложенным между страниц карандашом. Муравей взял книжицу и перелистал. Крупный почерк. Детский. И с каждой страницей все крупнее. Прописные буквы становятся печатными, выведенными слабеющей рукой. Это видно по дрожащим линиям. Кое-где приходилось дважды обводить буквы.

Дневник.

Детский дневник.

Я огляделся. Не так мне представлялось будущее из тех фантастических книг, что я проглатывал по пять штук за неделю. С таким же успехом это можно назвать настоящим и даже прошлым. Пустоте все подходит. Потому как, кроме пустоты, вокруг ничего нет.

– А как еще может выглядеть то, чего нет? – спросила Таня.

– Но ведь… – Мишка запнулся. – Мы же на машине времени!

– Это – не машина времени, – неожиданно для себя самого сказал я. – Разве ты еще не понял?

– Есть два типа времени, – сказала Таня. – Условно их можно назвать физическим временем и временем историческим, а точнее – человеческим. Физическое время – это сцена, на которой происходят физические процессы в мироздании. И путешествовать по нему нельзя, стрела времени однонаправлена. Но можно перемещаться по историческому времени. Но чтобы попасть в конкретную эпоху, в конкретную временную точку прошлого, кайронавт должен обладать критическим уровнем достоверных знаний об этом прошлом.

– Кайронавт? – переспросил я.

– Ну, да, – кивнула Таня. – Путешественник по кайросу… так называется этот тип времени. В отличие от хроноса. Поэтому легче всего перемещаться в прошлое, о котором мы почти все знаем. Точка проникновения должна быть хорошо документирована. Например, дневником, который пишет девочка в осажденном врагами городе…

– Так кто же ты? – Мишка опередил меня. – Ты ведь… не продавщица-стажер?

Таня подтянула к себе сумочку, извлекла из нее металлическую трубочку, похожую на сигарету, мундштук из резной кости. Я с изумлением наблюдал, как она нажала на трубочке кнопку, вставила ее в мундштук и затянулась. Выдохнула дым. Пахло не табаком, а словно осенним лесом. Странный запах.

– Нет, – наконец сказала Таня. – Не продавщица и даже не стажер. Я ваша современница. В каком-то смысле… Со второй линии…

Она не успела досказать. Из светящейся пустоты шагнул человек.

– Вот ты где, – сказал Николай Николаевич. – Впрочем, что еще можно от тебя ожидать.

Он кутался в коричневый больничный халат, а из-под него виднелись полосатые штаны и дерматиновые тапки. Такое одеяние выдают больным, которые не озаботились захватить из дома что-нибудь поприличней. Спортивный костюм, например. И сандалии.

Таня пожала плечами. Появление Николая Николаевича ее нисколько не удивило. Впрочем, и моя способность чему-то удивляться резко ослабла после наших приключений. Удивляться можно тому, что хоть частично понимаешь. Когда не понимаешь ничего, то и удивляться нечему. Можно только смотреть и слушать. Выпучив глаза и разинув рот. Я покосился на Мишку и поймал его взгляд. Такой же выпученный, как и у мне, наверное.

Николай Николаевич чихнул. Полез в карман халата и извлек мятый платок. Смачно высморкался.

– Пгостите… пгоглятый ггипп…

– Я вам малину принесла, – сказала Таня. – На кухне оставила в пакете.

– Как только оказываешься в прошлом, обязательно подцепишь болезнь, – пожаловался Николай Николаевич. – В двадцатом веке грипп, в Средневековье – бубонную чуму… апчхи! Про Древний Рим и говорить нечего… болезнь легионеров – та еще зараза… апчхи! Никакие прививки не помогают…